И этот незамысловатый однообразный пейзаж в его безысходной повторяемости и скуке он будет лицезреть в долгие зимние вечера каждый день до конца своей жизни, беспросветно. «Что было, будет вновь, что было, будет не однажды…» Сейчас уже поздно что-то менять. В институт берут до тридцати пяти… Да и какой институт — с двумя детьми и Надькой?

Может быть, раньше, лет двенадцать назад, еще до рождения Алешки, повстречай он Любку, все бы могло сложиться по-иному. Уехали бы с ней в город, нашли работу, выучились заочно, отвоевали бы у жизни право на счастье, постепенно, пядь за пядью… А может, все это пустые сантименты, сомнения, воображение, и все, на самом деле, случилось лишь так, как могло и должно было случиться.

Без Надежды он не мог себе представить своей жизни. Особенно без той, иной, вначале, только что окончившей техникум и с такой трогательной авторитарностью принимавшей единолично бесповоротные решения за них двоих. Не боявшейся ни черта, ни дьявола, не сомневавшейся в своей правоте ни на гран. От избытка ее неуемной энергии, казалось, он и сам чувствовал в душе вулкан и предвкушение триумфа, поделенного на двоих. А потом…

«В тайник души проникла плесень».

Сильно ее подкосила смерть первенца в родах. Проплакать столько ночей, выплакать глаза и высохнуть, и почернеть, и состариться лет на десять…

Спасибо Алешке, что вовремя пришел на свет. Иначе бы они не вынесли, расстались бы… Нельзя беззаботно предаваться утехам любви в постели, где меж вами лежит холодненькое тельце на четыре килограмма с синими ноготками… А он так и лежал — до рождения Алешки…

И, забирая жену с новорожденным сыном из роддома, Панаров шел домой молча, хмурясь и отворачиваясь в сторону.

И Надежда молчала. Будто чувствовала упрек того, первого, что его взяли и забыли, променяли вот на этого — живого, счастливого…

И лишь пухлощекое новое сознание мирно хлопало голубыми глазенками, словно говоря им: «Все будет хорошо… Все у нас будет хорошо…»

Придя домой, Панаров сбил о крыльцо налипший снег с сапог, снял кроличью шапку с подвязанными сверху ушами и искусственную дубленку и прибавил газ в котле, в отсутствие семьи из экономии горевший лишь на запальнике — оранжево-голубоватое пламя зашипело и засвистело увереннее, котел скоро принялся постукивать.

Анатолий распахнул дверь холодильника — кастрюля щей заканчивалась. Надо до прихода жены начистить картошки, порубить капусты, принести из ящика в терраске кусок мороженой свинины, отбить его от крупных кристаллов соли и положить размораживаться, чтобы позже порезать на кусочки.