— Я знаю, кто ее убил. Это люди Боксера. Те самые, что меня в гараже пытали. Могу описать в деталях их приметы.

— А они, конечно, оставили на пепелище массу улик и чистосердечное признание, да?.. Ладно, пишите пока все, что вы мне сообщили. А я пойду выясню, что там с телом и протоколом осмотра места преступления.

Полковник со вздохом поднялся и хмуро вышел из кабинета.

Панаров положил перед собой стопку чистых листов и задумался. Ему было все едино, что с ним станет.

Захотят обвинить в убийстве? Пусть обвиняют… Захотят устранить? Пусть устраняют… Все лучше, чем самоубийство…

Христианские бредни о посмертном вечном суровом наказании безвинных самоубийц (бессмысленная галиматья — будто само существование не было для них достаточной карой, мучением, проклятием) действовали как прививка. За столетия промывки мозгов у большинства людей выработался иммунитет, пугливое неприятие к мыслям и поступкам, каковые когда-то считались достойным путем ухода из жизни мудреца и философа.

Анатолий в глубине души не исключал возможности, даже всерьез опасался, что со смертью этот цирк не кончается, не закатывается… Не театр, а именно цирк с жалкими, злосчастными, загнанными бичом дрессировщика животными — рабами не по выбору, а по судьбе.

Не веря в личностного бога, господствующего над людьми, Панаров, втайне набожный, все равно чувствовал внутри личную обиду к кому-то либо чему-то, поместившему его — существо, наделенное волей и разумом, в свое извращенное сновидение, наплевав на право свободного выбора, не оставив и намека на путь к окончательному пробуждению.

«Как же добудиться-то тебя, дрыхнущий демиург, благоволящий обитать во мгле? Молитвами?.. Только храп будет громче да сон крепче. Проклятиями?.. Миллиарды тебя проклинали и проклинают за судьбу свою горестную — тебе трын-трава. Отрицанием твоего существования?.. Да тебя и нет в этом мире, в этой юдоли скорби. Это весь мир — в тебе, в твоем пьяном непробудном сне… Дать бы тебе пинка покрепче из области трансцендентного, куда старик Кант захаживал!.. Чтобы ты хоть немного пробудился, заворочался бы с пьяным бормотанием, зевнул и повернулся на бок, хоть ненадолго перестав раскатисто храпеть и плодить свои кошмарные химеры…»

Рассуждая так про себя и не соглашаясь с Платоном, что божество неповинно, вина — в собственном выборе, Панаров покрывал аккуратным мелким почерком страницу за страницей, понемногу успокаиваясь за работой.

Глава 105

Глава 105

Анатолий не заметил, сколько прошло времени, когда дверь кабинета отворилась и из коридора тихо зашел Виктор Павлович, выглядевший озадаченно.