Собравшись с духом, он ворвался внутрь, понимая, что там, в тесноте, со штакетиной наперевес будет не развернуться. Бешено крутанувшись посреди комнаты, он чуть не налетел на залитую кровью женщину, привязанную к стулу. Схватив ее за плечи, Анатолий нечаянно откинул голову Любки назад и увидел глубокую черную резаную рану, тянувшуюся через все горло.

Не зная, что делать, не соображая, будто во мгле, Панаров бросился развязывать, раздирать пальцами режущие кожу веревки, стягивавшие жертву.

За спиной раздался короткий громкий треск, потом глухой хлопок взрыва, словно подбросивший сруб — фитиль, вставленный в канистру, догорел и воспламенил пары бензина. Загоревшееся, заполыхавшее со снопами искр, молниеносно взвившееся пламя ревущими огненными клубами хлынуло в комнату заодно с летящими в лицо осколками разбитого стекла.

Анатолий успел вышибить ногой оконную раму и выпрыгнуть вперед головой во тьму палисадника, выставив для защиты руки, как учили когда-то в армии. Выскочив на улицу, он бросился в ближайший черный переулок.

Дом в считанные мгновения занялся целиком, как факел. Сухие бревна и доски с треском поглощали безудержные, яростные огненные волны, с кровли вулканической лавой струился расплавленный горящий рубероид. Зной, стоявший несколько недель, быстро сделал свое гиблое дело.

Поняв, что уже ничем не поможет, Панаров, крадучись, как зверь, выбрался из слободы и лесом, тропой глухой в кромешной тьме, не видя ни огня, ни звезды, ни пути, вернулся домой.

Ночью он плакал.

Заглушая подушкой рыдания, душившие его, неутешно и протяжно выл в голос, кусая наволочку, катался по кровати из стороны в сторону. Как только затихал один приступ, тут же накатывал другой, новая волна горячими спазмами сжимала, скручивала мышцы живота, и снова воздух с воем вырывался из грудной клетки, глаза заливало слезами.

Он и не знал, что способен так плакать. Ему было жалко Любки, жалко себя, жалко всего того, что потерял, что уже никогда не вернется.

Он ненавидел себя за слабость, за трусость, за малодушие. Откажись он от несвоевременного злополучного свидания, не приди ночью — и люди Боксера ушли бы ни с чем, оставив ее в живых. Он был досягаем, предсказуем, понятен, как дичь для охотника. Он думал лишь о себе, об удовольствии, не рассуждая о последствиях, подвергая риску чужую невинную жизнь. Он не рванулся враз вперед, в дверь, может быть, вместо нее получив заслуженный удар ножом и тем заслоняя, спасая ее. Он побежал из дома и потратил время на поиски оружия. Он даже не смог вытащить ее тела, подарившего ему столько счастья, из огня, оберегая свою никчемную, мелочную шкуру.