Что еще оставалось делать после того как реформаторское законодательство 1648 г. было торжественно подтверждено новой королевской декларацией? Только охранять достигнутое — выдвинуть новые популярные лозунги парламент был не в состоянии. От чего еще можно было освободить народ, если он и так уже не хотел платить даже апробированные верховными судьями налоги? Пойти навстречу его ожиданиям значило бы вконец обрушить потрясенную до основания систему государственных финансов.

Но как было охранять то, на что открыто никто не покушался? Поставленное перед необходимостью восстановить дисциплину налогоплательщиков, правительство могло действовать только «тихой сапой», шаг за шагом реставрируя в замаскированном виде привычную для него интендантскую систему управления, преодолевая, естественно, упорное сопротивление провинциальных оффисье. Дело было трудным, затянувшимся на несколько лет, до конца Фронды, но, во всяком случае, на этот раз инициатива принадлежала правительству, у него было «преимущество первого хода» и тот выигрыш времени, который дает прямая административная акция перед неспешным судебным разбирательством.

В 1649 г. Парламентская Фронда в вооруженной форме продолжалась еще на окраинах страны, в Гиени и Провансе, где Бордосский и Эксский парламенты вели борьбу за власть против губернаторов д'Эпернона и д'Алэ.

Правительство Мазарини в своем отношении к провансальским (а на первых порах и к гиеньским) событиям занимало позицию посредника. В августе 1649 г. ему удалось на время восстановить мир в Провансе, не позволив губернатору взять блокированный им Экс[806]. В Гиени правительство, напротив, с июля 1649 г. открыто встало на сторону губернатора, отдав распоряжение приостановить деятельность Бордосского парламента. Но военные действия затянулись, и 26 декабря 1649 г. Мазарини, готовившийся к борьбе за власть с Конде, предпочел пойти на выгодные для парламента условия мира.

Естественно, и гиеньские, и провансальские парламентарии обращались к Парижскому парламенту за поддержкой во имя коллегиальной солидарности. Первые при этом подписываются «Ваши смиреннейшие слуги и братья», вторые — «Ваши добрые братья и покорные слуги». Парижане, выражая сочувствие, пишут просто «Ваши добрые братья и друзья», принимая как должное изъявления субординации[807]. Уже нет и речи о заключении союза между парламентами, как то было во время Парижской войны. Все, что могут обещать парижские судьи — это представление ремонстраций, да и то не от имени всего своего общего собрания (они ведь обязались по условиям мира не созывать таких собраний до конца года), а таких ремонстраций двор не опасался.