Он совсем забылся, потерял всякую бдительность и решил, что ее задело его несерьезное отношение к мыши, доставившей ей столько хлопот.

– Вы сказали два миллиона? – сказала она.

– О, я просто…

Он захотел сказать что-то в духе, мол, это Чак Донован озвучил такую цифру, но слова путались, и у него не получалось составить убедительное предложение, и к тому же у него не было морального оправдания такого вранья.

– Ну так, – сказал он, – чуть меньше или больше.

Лицо Дэбры так покраснело и надулось, что ему показалось, она сейчас плюнет на него. Но она только прошептала, что было даже хуже, чем если бы она заорала:

– Я была на вашей стороне. Наверно, еще полминуты назад я была на вашей блядской стороне.

– Мы и есть на одной стороне, – сказал Йель нелепо.

– Я вас защищала перед отцом. А она знает? Бабушка знает, сколько она отдала? Я думала, речь идет о сотнях тысяч. Что и так было немало. Вы солгали мне.

Иногда в затруднительных профессиональных ситуациях у Йеля проявлялась плутовская черточка, волшебная и внезапная, и он теперь ждал этого, надеясь, что сейчас у него изо рта выйдут слова примирения.

– Вам нужно уйти, – сказала Дэбра. – Этот дом принадлежит моему отцу. Я хотела скрыть от него ваш визит, но вы сейчас уйдете.

Она скрестила руки на животе, серым крестом из свитера.

– Конечно, – сказал Йель чуть слышно.

Нора с Романом, похоже, ни слова не слышали.

– Мы говорили об этих бедных астронавтах, – сказала Нора, когда Йель вошел в комнату.

– Они сейчас уезжают, – сказала Дэбра, – тебе нужен отдых.

– О! Но они приедут завтра?