– Он был так сердит на меня, что на месяц уехал в Ниццу. Я не знаю, чего он ожидал; ему повезло, что я не была замужем и с тремя детьми. Но я всегда считала, что его сильнее всего мучило то, что я водилась с этими успешными художниками. Когда он вернулся, мы ужасно поссорились, а потом помирились. Он переехал ко мне, на квартиру, которую я снимала с подругой, Валентиной. Но я продолжала позировать, и он устраивал мне сцены ревности. Он хотел, чтобы я рисовала за него. Это было ужасно; мы пошли в студию одного его друга, и он набросал там сцену левой рукой, очень грубую, и пытался заставить меня рисовать по его указке, словно я марионетка. Он смешивал цвета и указывал – все левой рукой. Это была неимоверная пытка, а в итоге получалась детская мазня. Я бы нарисовала лучше, если бы он не орал мне через плечо. Это… я не должна вам этого говорить, но, боюсь, я уже прокололась. Картина…

– Мужчина в жилете ромбиком, – сказал Йель, чувствуя, что его уносит куда-то как шарик. – Вы говорили, он был написан после войны.

– Так вот, это его! Это не мое! Он хотел автопортрет, а у него никак не получалось как он хотел. Конечно, я захотела быть его руками. И вы видите, как похож стиль на картину, где я в виде девочки!

Йелю захотелось заползти под стол и свернуться в комочек. Он потом скажет Роману стереть эту часть записи. Если Билл почует, чем это пахнет, он избавится от работ Новака навсегда. Если хоть кто-то услышал бы об этом… боже правый, это могло бы поставить под угрозу всю проверку подлинности. Это была… не сказать, чтобы подделка, но что-то вроде. Мысли его путались.

– Это он? – сказал Роман. – Так выглядел Ранко?

– Ну, нет. Получилось не слишком похоже. Думаю, мне удалось передать глаза. Этим я горжусь. Но трудно писать картину, когда тебе орут на ухо.

– Почему ты мирилась с этим? – сказала Фиона.

– Из чувства вины, полагаю. Он столько всего вынес. И я безумно любила его, а когда любишь, не можешь действовать разумно.

Фиону, похоже, такой ответ не устроил. Но она не могла понять и того, почему Йель так долго терпел Чарли. Рано или поздно она это поймет – как человек может измениться, а ты все равно продолжаешь относиться к нему по-прежнему. Как человек, бывший когда-то твоим идеалом, вдруг оказывается погребенным внутри незнакомца.

Роман, сидевший рядом с Йелем, снял верхушку с сэндвича и стал разбирать его. Он вынул ломтик сыра, сложил его и съел. Ни его, ни Фиону, похоже, не затронуло признание Норы.

– Что ж, вам известно, как умер Моди. В январе в Париж приехала Жанна, беременная. Я слышала, что она в городе, так что держалась подальше. Он жил прямо за углом от «La Rotonde», и мне тошно думать, что я не раз сидела там, пока он умирал в соседнем квартале. Чем все кончилось – его сосед заглянул к ним и увидел, что они с Жанной без сознания, полумертвые от холода. Им даже нечем было топить печку. Жанна пришла в себя, а он – нет. Он умер от туберкулеза, но холод его доконал.