– Последняя часть, пожалуй, была излишней, – сказала Фиона, – но я уже все отрепетировала, так что не удержалась.

Йель решил, что присутствие Фионы придаст уверенности и Роману; она будет приятным буфером. К тому же Фиона не виделась с Норой после той свадьбы, когда она впервые рассказала ей о Йеле и галерее. Йель без малейших угрызений совести забронировал третью комнату в отеле за счет Северо-Западного; он посчитал это личным подарком от Чака Донована.

Весь прошлый день Йель обзванивал спонсоров, подбирая свои хвосты. Отчасти это было его обычной работой, но кроме того он укреплял свои связи. Если он устроится в другой музей через три месяца, ему будет легче их опять обзвонить.

В те выходные он обновил свое резюме и сделал несколько пробных звонков старым коллегам по Художественному институту. Один из них теперь работал в Музее современного искусства. И были еще другие города, помимо Чикаго. Впервые за целую вечность Йель был волен жить и работать в любом городе. Нью-Йорк, Монреаль, Париж, Рим. Он пытался смотреть на свою ситуацию под таким углом, фокусироваться на подарках, что судьба преподнесла ему: жизнь, здоровье, свободу перемещаться по планете.

По дороге в Висконсин, закусывая чипсами, Роман рассказал Фионе историю Ранко во всех подробностях. Это была главная причина их визита, помимо желания Йеля попрощаться с Норой. Если он потерял работу просто из-за нескольких рисунков Модильяни, то он идиот. Но если это ради того, чтобы сохранить собрание и обеспечить его целостность, как и хотела Нора, тогда он будет знать, что сделал в своей жизни хоть одно хорошее дело, хорошее и великое дело. Ведь Нора передала свое собрание в галерею именно ради этого – чтобы история Ранко стала достоянием публики. Не потому ли Нора выбрала именно Йеля, что рассчитывала на его понимание?

Они остановились у придорожного кафе близ Кеноши, на лесной опушке, и пока Фиона с Йелем ждали, когда Роман выйдет из забегаловки, она сказала:

– Тебе надо позвонить Эшеру. Это ведь по его части – неправомерное увольнение.

– В моем увольнении нет ничего неправомерного. Я накосячил и сам написал заявление. А Эшер решает дела поважнее.

Однако идея была заманчивой – она давала повод увидеться с Эшером, уважительную причину поплакаться ему в жилетку, порыдать у него на груди.

– Не понимаю, зачем ты это сделал, – сказала она. – Ты не можешь жертвовать своей карьерой из одного благородства!

Он передразнил ее:

– Как и ты не можешь жертвовать высшим образованием из одного благородства!

Фиона захотела газировки, и, когда Роман вернулся, она пошла за ней. Роман смотрелся комично и неуместно в окружении висконсинских семей в пухлых пальто. На нем была черная куртка-бомбер поверх черной футболки и такие же черные джинсы, туфли и очки. Он напоминал смазливого гробовщика. Он встал рядом с Йелем, который делал вид, что читает табличку со справкой об экспедиции Маркетта и Жолье. Он все еще думал о Билле, об Эшере, а теперь к нему подошел Роман – так близко, что Йель слышал его дыхание – и тоже стал читать справку. Через минуту их руки соприкоснулись. Их плечи, бедра. Роман завел руку за спину Йелю, словно собираясь погладить его, но Йель не почувствовал прикосновения. Видимо, Роман просто так и держал руку в воздухе, не в силах решиться на что-то большее.