Прожужжал дверной звонок, звуком такого далекого прошлого. Йель поцеловал Терезу в щеку, и она снова сказала ему идти осторожней и дышать глубже.
Эшер был без машины.
– Слишком классная погода для машины, – сказал он.
Йель сказал, что не против прогуляться – ему было больно только наклоняться или поворачиваться – и Эшер предложил пройтись кругом и повернуть у больницы Сент-Джоу, где у него назначена встреча на два часа.
– Оттуда вызову тебе такси, – сказал он.
Йель слишком нервничал, чтобы говорить нормально. Он то тараторил без умолку, то надолго замолкал. Эшеру нужно было завернуть на Халстед-стрит, к банкомату. Убирая деньги в карман, он сказал:
– Ты ведь слышал о больнице? – нет, Йель не слышал. – Теперь больница округа Кук официально – попрошу барабанную дробь – лечит женщин со СПИДом.
– Серьезно? Так быстро? Это из-за демонстрации?
– Ты не верил, что это сработает, да? Слушай, Йель, я ничего не выдумываю. Эта хрень
– Я подумаю.
– Должен сказать тебе кое-что, – они снова вышли на Брайар-стрит, хотя имелись и более короткие маршруты до Сент-Джоу. – Я помалкивал об этом, не хотел расстраивать людей и особенно тебя. Но я переезжаю в Нью-Йорк.
– О.
У него заболело ребро, хотя он не поворачивался, не наклонялся. Они снова оказались перед их с Чарли домом, там, где его сердце разбилось четыре года назад, так что это место отлично подходило для подобной сцены. У него защипало щеки. Не глаза, а щеки – так странно. Эшер остановился и посмотрел на него.
– Есть дела, которые я могу решать на национальном уровне оттуда, с ACT UP, дела, которые дадут больший эффект, чем я смогу добиться из Чикаго.
– Ну да, кому нужен Чикаго.
– Йель.
– Нет, извини. Это хорошо. Это правда хорошее дело.
– Слушай, я был типа рожден для борьбы. Рожден для гнева. Я ненавидел отца, ненавидел мир, я дерусь с людьми на улицах, так? И я оглядываюсь и вижу в этом смысл, потому что, может, я родился для