Фиона повернулась посмотреть, как Николетт забирается на лесенку и пробегает по мостику к горке. Она была одна на площадке, и все там было словно для нее. Фиона узнавала в Николетт не столько Нико, как саму себя, без преувеличения.

Клэр позвала дочку, и она подбежала к ней, скатившись с горки, и зарылась личиком в ноги Клэр.

– Можешь сказать привет? Можешь сказать привет Фионе и Сесилии?

Это звучало так странно, но, может быть, если все пойдет хорошо, они двое смогут подобрать себе подобающие имена. Бабуня, буня, mimi[141]. Даже mémère[142]. Она даже была согласна на Фифи, хотя всю жизнь терпеть не могла этого обращения, но оно могло звучать совсем иначе из уст французской внучки. Ей хотелось тискать Николетт, гладить ее по нежным щечкам, но она опасалась напугать девочку или Клэр.

Клэр передала им внушительную сумку с закусками и соками для Николетт, запасной одеждой и парой книжек с картинками. И сказала, что Курт подойдет через полтора часа.

– Если что-то срочное, подходите ко мне в бар.

Бар был всего в двух кварталах.

– К туалету она приучена? – спросила Сесилия, словно вдруг вспомнила термин из своей далекой молодости.

– Конечно. Она сейчас не будет, она крепышка.

И Клэр отбыла, дав еще пару указаний и бегло обняв Николетт. Когда ее мама ушла, девочка внимательно посмотрела на двух своих бабушек, с интересом, без малейшего испуга. Она, наверное, привыкла к няням.

Фиона присела на скамейку рядом с площадкой и открыла сумку, чтобы Николетт было видно крекеры, бутылочку с соком, сказки про мышку Пенелопу – на обложке одной она играла в цвета, на обложке другой изучала времена года. Но Николетт пока довольствовалась тем, что скатывалась с горки и подбегала к ним двоим, смеясь, а они ей хлопали, после чего она проделывала все по новой. Еще будет время подозвать ее, попробовать усадить к себе на колени, посмотреть, заговорит ли она с ними по-английски или по-французски.

– Красотулечка такая, – сказала Сесилия.

В том, что Фиона в этот миг согнулась и заплакала, была некая логика, пусть и абсурдная; Сесилия первый раз проявила какие-то подлинные чувства, и слезные железы Фионы восприняли это как приглашение. Она ощущала на себе озабоченный взгляд Сесилии, а потом увидела, что Николетт подбежала к ней и стоит, насупив бровки.

– Ты что, упала? – сказала она на таком безупречном английском, что Фиона заплакала с новой силой.

– Она в порядке, милая, – сказала Сесилия. – Она просто немного грустит о чем-то.

– О чем же она грустит?

Ну и вопрос. Фиона сумела сказать:

– Я грущу о мире.