Несколько дней, пока мы ехали, мои мысли мчались впереди нас, мимо Филадельфии, дальше на север, к нашей новой жизни вдвоем. Я хотел верить в это и, наверное, на какое-то время поверил: я представлял себе, как мы, облаченные в чистые хлопковые одежды, идем вдоль реки под высокими кленами или дубами до того места, где река расширится и выплеснется в обширную гавань, а потом в море. Однажды я лечил человека, который бывал в Бостоне, и он рассказал мне о прохладных соленых брызгах на лице, о низких звуках сирен на кораблях при выходе из безопасной гавани, о нарядных конных экипажах, проезжающих по дорогам, и о колючих красных омарах, чье мясо было самым сладким на свете. Кажется, что город построен перпендикулярно к морю, и река Чарльз ведет вас вперед, пока вы не окажетесь прямо перед ним и не увидите ничего, кроме белого прибоя и исчезающего темного горизонта, за которым прячутся великие города Европы.

Это была греза, созданная моим воображением. Я не сказал о ней Джозефине. Я не сказал ей ни слова о любви, и она тоже. Нашим пунктом назначения был город Филадельфия, там я обеспечу Джозефине безопасный проход в Канаду, и наши пути разойдутся. Мы не говорили о том, чтобы продолжить путь вместе, и я не знаю, приходила ли ей когда-нибудь эта мысль в голову. Теперь я жалею, что не сказал больше. Теперь я снова вспоминаю те ночи и думаю, как все могло бы измениться, если бы я сказал ей: «Пойдем со мной, давай сбежим вместе».