Джозефина твердо решила никогда больше не возвращаться в Белл-Крик. Она уже убегала однажды, несколько лет назад, но обстоятельства заставили ее вернутья. Она хотела никогда больше не повторять этот путь, и была непоколебима. Я знал, что она найдет свой путь к свободе, с моей помощью или без нее. Я помню ее живое лицо в слабом мерцании нашего низкого костра. За несколько дней до того, как мы должны были достичь Филадельфии, она рассказала мне, как вернулась в Белл-Крик после первой попытки к бегству. Она описала внезапную грозу, ворон, кружащих над головой, словно в ожидании смерти, и свое отчаяние. Когда она говорила, ее лицо само превратилось в пламя, наполовину растворившись в темноте, наполовину – в ярчайшем свете.

Любовь для меня оказалась внове. В том, что я чувствовал, был элемент покровительства; Джозефина только-только переступила порог детства – по ее словам, ей было семнадцать – и, как я уже писал, была серьезно больна. Ее кашель по дороге не ослабел, напротив, он усиливался из-за трудностей нашего путешествия, постоянного пребывания на открытом воздухе, солнца и пыли. Я изо всех сил старался держать Джозефину в прохладе днем, а ночью – в тепле и сухости, но все эти усилия были ничтожными стражами у дверей, в которые стучалась болезнь.