В 1822 г. Таушева привлекли к допросам по «делу» Раевского, первоначальные показания были им даны не позднее середины апреля, очная ставка с Раевским состоялась 16 апреля 1822 г., допрос – 19 октября того же года[1135]. Затем Таушев был привлечен к следствию уже в качестве «прикосновенного» (заочно). В 1823 г., по определению Полевого аудиториата 2-й армии, он подлежал заключению на гауптвахте сроком на 6 месяцев[1136]. Однако в связи с тем, что приговор основному обвиняемому отлагался, была ли приведена эта мера в действие, неизвестно. За это время Таушев вынужден был перевестись в другой полк, а в январе 1826 г. вышел в отставку, при этом ему пришлось объявить о месте своего жительства, – очевидно, в связи с нахождением под следствием. В дальнейшем роль Таушева в затянувшемся деле Раевского не уменьшалась. На последнем рассмотрении дела братьев В. Ф. и Г. Ф. Раевских (1827 г.) он остался единственным обвиняемым, кроме самих братьев. Причем руководители нового расследования отмечали, что по делу Раевского «многие прикосновенные и оказавшиеся виновными лица оставлены без всякого внимания»[1137]. Здесь подразумевался в первую очередь Таушев. Его прикосновенность основывалась на подозрении в «умысле сокрытия вредного намерения», то есть на конкретном действии – укрытии от следствия книг и рукописных прописей Раевского. Однако новым расследованием он не был изобличен в этом «умысле» и только поэтому освобожден от наказания; он остался лишь «в подозрении». По итоговому заключению Комиссии под председательством командующего Гвардейским корпусом великого князя Михаила Павловича – по предложению последнего, с которым 15 октября 1827 г. согласился Николай I, – за Таушевым было учреждено «строгое наблюдение» по месту проживания[1138]. Таким образом, Таушев – единственный из «прикосновенных» по делу Раевского, кто подвергся репрессиям. В этом контексте, даже если Таушев формально не был принят в Кишиневскую управу, он воспринимается как лицо, очень близко стоявшее к Охотникову и Раевскому. Его имя, в роли причастного к делу Раевского, должно рассматриваться в качестве предполагаемого члена Союза благоденствия.

По заключению С. Е. Эрлиха, отнесение того или иного лица к числу декабристов в исследовательской практике основывалось главным образом на критерии «наказания». Декабристами, как правило, считались лица, принадлежавшие к числу осужденных по делам декабристских тайных обществ[1139]. Это основание, определяющим образом влиявшее на отнесение того или иного лица к декабристам, видится нам недостаточным и неточным, однако в случае Таушева критерий «наказания» не кажется искусственным. Наказание Таушева является закономерным итогом, подводящим черту под совокупностью фактических данных о его причастности к деятельности кишиневских членов Союза благоденствия.