Наконец, составители тома письменного наследия и биографических материалов В. Ф. Раевского А. А. Брегман и Е. П. Федосеева также считают Таушева членом Союза благоденствия[1129]. С другой стороны, составитель биографического справочника «Декабристы» С. В. Мироненко полагает, что аргументы, предложенные ими для обоснования принадлежности Таушева к Союзу благоденствия, недостаточны[1130].

Исследователи проявляют осторожность при отнесении к Кишиневской управе новых лиц, не выявленных на следствии в качестве участников тайного союза. Они склонны считать их скорее «активными помощниками» Орлова и Раевского, не состоявшими в тайном обществе: «Помимо формальных членов Союза благоденствия в Кишиневе было несколько активных помощников Охотникова и Раевского, не принадлежавших к Союзу – это поручик Н. С. Таушев, прапорщик В. П. Горчаков, тот же И. П. Липранди»[1131]. Думается, безоговорочное вынесение перечисленных офицеров за пределы формальной принадлежности к тайному обществу все же преждевременно.

Определяющей причиной, на основании которой Таушева включали в число кишиневских декабристов, послужил факт его привлечения к делу Раевского, а также то обстоятельство, что Таушев пострадал по этому делу: хотя он и не был осужден, но в его отношении было вынесено отдельное постановление – «оставить в подозрении». Согласно окончательному решению Правительствующего Сената по делу Раевского, датированному 2 ноября 1827 г., Таушев был подвергнут строгому надзору, о чем имелись предписания Казанскому гражданскому губернатору и дворянскому предводителю этой губернии[1132].

Действительно, в нашем распоряжении нет документальных свидетельств, которые бы прямо и безоговорочно указывали на принадлежность Таушева к тайному обществу. Однако его привлечение к следствию по делу Раевского не было случайным, он обвинялся в сокрытии уличающих материалов, доказательств обвинения. Именно Таушев 5 мая 1822 г., получив предписание принять после ареста Раевского все материалы и имущество бывшей под управлением последнего дивизионной ланкастерской школы, приказал взять только книги («для чтения»), а рукописные учебные материалы, таблицы («прописи»), составленные Раевским для юнкерской и ланкастерской школ, и учебные тетради передал «служителю» капитана К. А. Охотникова, ближайшего товарища Раевского и сочлена по Союзу благоденствия, который их, вероятнее всего, уничтожил[1133]. Оправдание, представленное Таушевым на следствии по делу Раевского, рассматривалось следователями только как «предлог» и не принималось во внимание: якобы, придерживаясь данной ему инструкции буквально, Таушев передал бумаги Охотникову, поскольку счел эти материалы «совершенно ненужными для школы взаимного обучения», а вовсе не желая их утаивать. При этом он намеренно не затрагивал вопроса: употреблялись эти материалы в школе Раевского или нет[1134]. Уничтожение улик, сыгравшее действительно большую роль в ходе процесса Раевского, – тяжелое обвинение, поэтому и Охотников, и Таушев прилагали все усилия, чтобы представить дело в выгодном для себя свете.