В том же разговоре обсуждается, где поселился Воланд: Берлиоз спрашивает его, не в гостинице ли «Метрополь» он остановился. И впоследствии «Метрополь» несколько раз упоминается, в том числе назидательно, что иностранцам полагается жить именно там, а не на частных квартирах[1112]. С конца 1920-х годов «Метрополь» снова используется как гостиница, преимущественно для иностранцев[1113]. Однако в ней селили и многочисленных партработников. Б. Е. Этингоф многократно останавливался в «Метрополе» и в начале 1920-х годов, и приезжая в Москву из Трапезунда. Об этом вспоминала Н. Б. Этингоф:

Как многие ответственные товарищи, Борис жил в «Метрополе»[1114].

Как многие ответственные товарищи, Борис жил в «Метрополе»[1114].

Воланд предлагает писателям покурить и протягивает какой-то невиданный роскошный портсигар. Б. Е. Этингоф был заядлым курильщиком, о чем существует множество свидетельств, в частности, Н. Равич вспоминал о встрече в Трапезунде:

Мы сидели в его кабинете, и он, закурив сигарету и придвинув большую пепельницу, уже почти заполненную окурками, стал рассказывать <…>[1115].

Мы сидели в его кабинете, и он, закурив сигарету и придвинув большую пепельницу, уже почти заполненную окурками, стал рассказывать <…>[1115].

В начале 1930-х годов, когда Б. Е. Этингоф лишь недавно вернулся из Трапезунда, вероятно, у него мог быть красивый иностранный или экзотический восточный портсигар.

Тема «иностранца», давно не видевшего Москву и москвичей, продолжается и в сцене в Варьете. Воланд обсуждает с Коровьевым, насколько изменился город и его население, «изменились ли эти горожане внутренне?»[1116]. Опять, если пытаться проецировать этот эпизод на ситуацию с Б. Е. Этингофом, повторяем, он недавно приехал из Трапезунда, четыре года не жил в Москве, уезжал при НЭПе, а вернулся в совсем другую социальную действительность. Примечательно, что в редакции романа «Великий канцлер», как и в случае с МАССОЛИТом, подчеркивается прямая зависимость Варьете (кабаре) от Наркомпроса: сначала Римскому звонят оттуда, затем он читает документ с резолюцией сектора искусств[1117].

В разговоре на Патриарших прудах Воланд называется не только иностранным консультантом, но и прямо немцем:

Вы – немец? – спросил Иван. – Я-то? Переспросил профессор и задумался. – Да, пожалуй, неметц…[1118]

Вы – немец? – спросил Иван. – Я-то? Переспросил профессор и задумался. – Да, пожалуй, неметц…[1118]

Во второй тетради 1928—1929 гг. в ходе разговора с Иваном Бездомным Воланд меняет свой акцент:

Да, да, да, нечего пялить, – продолжал Воланд, – и трепаться, братишка, нечего было, – закричал он сердито, переходя абсолютно непонятным способом с немецкого на акцент черноморский, – трепло братишка. Тоже богоборец, антибожник. Как же ты мужикам будешь проповедовать?! Мужики любят пропаганду резкую – раз, и в два счета чтобы! Какой ты пропагандист! Интеллигент! У, глаза бы мои не смотрели![1119]