Пантеизм же отождествляет Бога и мир, не приемлет идеи творения, утверждает концепцию вечного порождения природы безличным богом, так что они сливаются в единую субстанцию. Этот подход к природе, как известно, не рождает завершенных концепций, существует лишь как тенденция, и подобное миропонимание несравненно беднее, чем христианское – с его всеобъемлющим характером, драматизмом, напряженностью и высоким упованием.

Ощущение поэтом божественности природы и восхищение ее красотой – отнюдь не подтверждение его пантеизма. Для христианина мир, который может быть источником религиозных переживаний, не рождает религиозного поклонения, он есть мост, ведущий от творения к Творцу[429]. Более того, мир видимый с его красотой и гармонией, столь отличный от человеческого с его дисгармонией, может стать и источником искушения: погружаясь в великолепие видимого, человек рискует забыть о невидимом, воспринимая природу, подобно язычникам, телесно, но не духовно[430]. Это искушение оказывается особенно опасным для поэтов. Не вполне свободны были от него и Тютчев, и даже Хомяков.

В стихах Хомякова нет намека на то, что природа тождественна Богу или Бог природе. Для Тютчева Бог именно Творец мира, всемогущий и милосердный, а мир земной природы – это прежде всего мир тварный. В поэзии Хомякова также Бог – «Творец вселенной» («На сон грядущий», 1831), мир земной – «творенье» («Поэт», 1827; «Сон», 1826), «Божий мир» («Степи», 1828), «Божий свет» («К***», 1832). В стихотворении «По прочтении псалма» (1856) Хомяков, как и многие русские поэты, создает дивный гимн творческой силе Бога в духе ветхозаветной возвышенной поэзии:

Мир природный, сотворенный Богом, прекрасный и стройный, свидетельствует о мудрости и благости Творца. В раннем стихотворении «Степи» (1828) также выражено безусловно христианское отношение к природе:

Такой мотив характерен для христианского мировосприятия: мир, только что вышедший из Божьих рук, был, по слову Библии, хорош, не был поврежден злом. Так, для Тютчева звездное небо сохраняет свою первозданность («Таинственно, как в первый день созданья, / В безмолвном небе звездный сонм горит»), для Хомякова же чувство первозданности природы особенно остро переживается в степи, в ее просторах, где нет человека, искажающего мир своим вмешательством: «Там не пресек ее межами / Людей бессмысленный закон, / Людей безумными трудами / Там Божий мир не искажен». Поэт-христианин восхищается тем, что напоминает о мире, каким он был сразу же после его создания Творцом[431]. Мир, только что сотворенный Богом, изображается в стихотворении «Поэт»: «Все звезды в новый путь пустились, / Рассеяв вековую мглу, / Все звезды жизнью веселились / И пели Божию хвалу». Хвала Богу – это состояние природы, каждой ее сущности. Мысль поэта в полном согласии с патристической традицией – по воле Божьей человек тоже обретает голос для хвалы.