Говоря о пантеизме Хомякова, обычно ссылаются на два его стихотворения 1827 года: «Желание» и «Молодость». В первом из них выражено желание поэта раствориться в природе. Подобное стремление Тютчева погрузиться душой в природную жизнь интерпретируется обычно как проявление его атеизма, пантеизма, язычества, однако это не состояние язычника, но именно искушение христианина: жажда покоя, угашения личного сознания и растворения в мире связана с усталостью души от бед и страданий – природа же сулит мнимое успокоение. У Хомякова в юные годы желание слиться с каждым проявлением бытия созвучно с ликующей радостью молодости, с бесконечной любовью к каждой сущности мира. Бытие в этом стихотворении представлено иерархически (как и в пушкинском «Пророке»), и все его сферы близки душе поэта, все в мире вызывает его восторженную любовь: небо, солнце и звезды, глубина моря – верхняя и нижняя сферы; тучи, туман, холмы, птицы и цветы – в дольнем мире; светлые земные лики («жизнь и радость») и грозные стихии («громы, вихри, непогоды»). Радость переживания жизни природы высказана в этом стихотворении, может быть, излишне, по-юношески восторженно:

Сходство с «Пророком» Пушкина, написанным почти в то же время, что и «Желание», лишь в воссоздании разных сфер мироздания и, конечно, фрагментарно. У Хомякова эмоции, пусть яркие и страстные, замкнутые в мире тварной природы, не выходят за ее пределы, в горние выси, как у Пушкина, и желание перевоплощения в каждую сущность бытия ничем иным не мотивировано, кроме чистого восторга души.

Стихотворение Хомякова «Молодость» предельно экстатично, оно своего рода гимн радости двадцатитрехлетнего поэта (Тютчев в те же годы переводит «К радости» Шиллера). Говоря словами Тютчева, в нем «избыток жизни». Эта избыточная, страстная жизненность – характерная черта молодости. Во всем «вечное боренье, / Пламенная жизнь». Достаточно перечисления явлений мира, чтобы воспеть Божию хвалу, само по себе называние всего сотворенного – источник возвышенной поэзии. Однако неудачным в этом стихотворении является композиционное кольцо, обращение к Небу, которым начинается и завершается стихотворение, с его неумеренным титанизмом: «Небо, дай мне длани / Мощного титана». Это действительно вызывает улыбку, поэтому Нестор Котляревский, безусловно симпатизировавший поэту, написал не без иронии: «“Длани мощного титана” простирал тогда Хомяков к небу и “хотел схватить природу в пламенных объятьях” <…> чтобы отозвалась она юной любовью на желание этого сердца – пантеистически расширенного (“Молодость”). Но к таким бурным стремлениям и порывам душа поэта была расположена лишь в исключительных случаях»[432]. Об этом же стихотворении советский исследователь скажет менее точно, хотя и обратит внимание на пантеизм: «В нем звучит традиционная для пантеистической лирики тема единства человека с природой»[433]. Хомяков, конечно, не был пантеистом. Создавая это стихотворение, он вкладывал в него выспренний, лишенный трезвости восторг перед природой, который отчасти навеян духом времени и который, впрочем, позже навсегда уйдет из лирики поэта. Уже следующий 1828 год будет ознаменован стихотворением «Степи» с христианским отношением к тварному миру, исполненным глубокого чувства к природе как к Божию творению.