Важно показать интересную, не отмеченную еще исследователями художественную параллель: обращение к динамике небесной и космической сфер (тверди небесной и звезд) как метафоре движения мыслей и пути к обнажению духовных ресурсов человеческого сердца.

Известно, что поэтический сборник Хомякова был в Яснополянской библиотеке, а его «Звезды» – одно из любимых стихотворений автора «Анны Карениной». Толстой как художник нередко изображал процесс мышления своих героев через символическое описание неба: формы и цвета облаков, скорости их движения, трансформации фигур, которые они им напоминают (вспомним хотя бы хрестоматийно известный аустерлицкий эпизод, в котором раненый Болконский с горечью отмечает суетность жизни земли по сравнению с покоем небес).

В «Анне Карениной» Толстой вновь использовал этот характерный прием. Так, для Левина раковина, которую причудливо образовали облака, «олицетворяла <…> весь ход мыслей и чувств» (18: 293). В отличие от равнодушного неба Аустерлица, «левинское» небо «поголубело и просияло и с той же нежностью, но и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд» (18: 293). Читатель присутствует при диалоге небесной и земной сфер: на разрешение сомнений толстовского героя метафорически откликается просиявший и благосклонный взгляд небес.

В «Ноктюрне» А. С. Хомякова есть описание, сходное, на первый взгляд, лишь по ситуации: лирический герой созерцает небо.[792]

Современный исследователь В. П. Океанский отмечает, что «хомяковское описание неба как тверди отнюдь не характерно для специфики мировосприятия XIX века и приближается к библейскому гнозису: “И создал Бог твердь… И назвал Бог твердь небом”»[794].

В романе «Анна Каренина» есть подобное восприятие неба как твердого голубого свода. «Лежа на спине, он (Лeвин. – Ж. С.) смотрел теперь на высокое, безоблачное небо. “Разве я не знаю, что это – бесконечное пространство, и что оно не круглый свод? Но как бы я ни щурился и ни напрягал зрение, я не могу видеть его не круглым и не ограниченным, и, несмотря на свое знание о бесконечном пространстве, я несомненно прав, когда вижу твердый голубой свод, я более прав, чем когда я напрягаюсь видеть дальше его”» (19: 381–382).

Это сближение образов оказывается, однако, лишь ощутимой поэтической параллелью, линии которой в разных смысловых полях. Для лирического героя Хомякова твердь небес является местом знакомым, где уже был и куда возможно возвратиться, то есть постоянно присутствующей неустранимой реальностью, на что явно указывает сама форма прилагательного «лучше» – сравнительная степень, лишенная временных характеристик.