Все предсказания о предстоящей конечной гибели театра основаны именно на той ошибочной мысли, будто кинематограф с звучащей фильмой вполне заменяет все то, что дает зрителю театр, так что театр при кинематографе становится совершенно излишним. Эта мысль может, однако, казаться убедительной лишь при поверхностном понимании существа театра. Правда, сокрушительную для театра победу кинематографа сейчас предсказывают даже виднейшие деятели театра с самим Шаляпиным во главе. Но это – не более как результат некоторой паники, понятной у людей, вся жизнь которых кровно связана с театральными подмостками.

Дело состоит совсем не только в том, что кинематограф, при всем внешнем великолепии постановок, грубо схематизирует изображаемые человеческие страсти и дает лубок вместо тонкого психологического рисунка. Этот порок может быть ведь еще и исправлен, во всяком случае, он не вытекает с необходимостью из самой природы кинематографа.

Но есть нечто иное, создающее непереходимую грань между кинематографом и театром, грань, которая не может быть устранена никакими техническими усовершенствованиями в конструкции кинематографического механизма.

В чем состоит подлинное волшебное очарование театра? В том ли, что со сцены раздаются остроумные речи, раскрываются психологические конфликты, показываются или потрясающие, или веселые истории? Но все это можно почерпнуть прямо из печатного текста пьесы помимо театра. Все это может дать и звучащая фильма. В искусстве ли актеров, воспроизводящих гримом, жестами, интонациями выведенные драматургом типы? Теперь и это все с успехом узурпируется звучащей фильмой, и по мере ее усовершенствования будет узурпироваться все с наибольшим успехом. Но для кинематографа навсегда останется недоступно основное чудо театра, которое состоит в следующем.

Сценическое искусство отличается от всех прочих тем, что здесь творческий акт происходит в присутствии и при участии зрителей. Когда мы читаем по книге художественное произведение, когда мы любуемся картиной или статуей, мы видим перед собой уже законченный и, так сказать, застывший результат того творческого акта, при котором мы не присутствовали. Но когда актер на сцене творит перед нами сценический образ, мы не только присутствуем при этом, но наше присутствие и наше соучастие в том, что происходит на сцене, составляет необходимое условие самого творческого акта. Существо сценического творчества в том и состоит, что во все время представления действующие перед нами живые актеры психически воздействуют на нас, а мы в то же самое время психически воздействуем на них. Актер неизменно чувствует настроение зрителя, и это чувство сейчас же отражается на игре актера. Это бывает то сознательно, то бессознательно, но это бывает всегда и неизбежно, и без этого никакого сценического творчества быть не может. Психический ток, связывающий сцену и зрительную залу, или, вернее, соединение двух встречных психических токов: со сцены в залу и из залы на сцену, и составляет существенный и основной элемент сценического искусства, не внешнее только условие этого искусства, а самое существо его содержания. Вот почему художник наедине рисует картину, и скульптор наедине лепит статую, и музыкант может наедине наслаждаться собственной игрой, но можете ли вы представить себе актера, который для собственного удовольствия наедине, в гриме и костюме разыгрывал бы для себя самого целую сцену? Если это и делается, то лишь в виде подготовительного упражнения, в расчете все же на будущего зрителя. И только в присутствии зрителя начинается не подготовка к творчеству, а самое творчество актера.