Кинематограф никогда не имел мецената. Когда он появился, люди искусства отнеслись к нему с недоверием и брезгливостью из‐за его происхождения и калечества: он родился между станком оптической механики и колбой фотохимии, и родился немым. Тогда были уверены, что меценатство так же пристало к кинематографу, как одновременно с ним возникшему производству чулок из искусственного шелка, и что такое же расстояние отделяет его от подлинного искусства. А десятилетие спустя быть меценатом по отношению к кинематографу стало и фактически невозможным. Опыты и искания требовали здесь таких огромных затрат, что в сравнении с ними жалкой подачкой казалась расточительная щедрость Льва X или покровителя Вагнера[287].

Кинематограф вырос без мецената, и это имело неисчислимые последствия. Его подобрала и вскормила шумная улица многомиллионного города, и основной его порок она вначале прияла как высшее достоинство. Немой кинематограф был предельно ясен ее разнообразному и пестрому потоку независимо от культурного уровня и языка. Нивелирующая мощь улицы достигла в нем своего наивысшего проявления. Одна и та же картина, сделанная в Холливуде, развлекает венского профессора и негра-банту[288] с алмазных шлифовален южноафриканских городов. Но главной чертой кинематографа, роднившей его с новым городом, была общая им динамическая сущность. Авторитетные критики искусства давно отметили, что американизированный город стационарно, в чисто архитектурном аспекте совершенно ничтожен. Эстетически принять город последних дней можно только в ритме бурного стремительного движения. Красота, которая зарождается в движении, движением оформляется и вместе с ним бесследно гаснет, – какой способ воспроизведения был в состоянии овладеть этим совершенно новым явлением, кроме кинематографа?

Уже на двадцатом году своей недолгой жизни приемыш улицы был несказанно богат и силен неограниченной властью над массами. К кинематографу пришли представители театра, архитектуры, декоративной живописи, литературы, мастера балета и музыки. Они нашли, что он феноменально невежественен, груб, безгранично вульгарен, достаточно наивен и временами уродлив. Но невозможным стало игнорировать кинематограф, и некуда уже было уйти от него. Он проник во все поры жизни, он формировал художественные восприятия масс, он сделался почти социальным явлением. Предприниматели, организующие производство вдали от городов, вынуждены строить кинематографы. Высшую почтительность, почти боязнь проявил к кинематографу Черчилль, составляя бюджет: он отвел ему место далеко впереди «пинты пива и трубки табаку» – развлечений, ставших всенародной потребностью, неосторожное обращение с которыми канцлера казначейства не раз в истории Англии сметало правящую партию. Правительство Соединенных Штатов с величайшим упорством стремится сделать кинематограф мировой монополией своей промышленности. Вашингтонский департамент торговли зорко и ревниво регистрирует каждый самый крошечный кинотеатр, открываемый на обоих полушариях. Его официальный орган – «Commerce Reports»[289] – печатает тщательно проработанные сводки.