Мы коснулись сегодня лишь одной из сторон мастерства Гриффита: техники и психологии его развязок. К захватывающей силе последних почти и сводится с некоторых пор значение его лент. В остальном сценарии Гриффита все более тускнеют и обезличиваются. За первенство свое на американском рынке он платит дорогой ценой: отказом от своей творческой индивидуальности, столь своеобразно отразившейся в некоторых более ранних его трудах. И лишь сопоставив эти специфически гриффитовские вымыслы с его сегодняшней, более умелой, но и куда менее творческой драматургией, мы сможем оценить по достоинству вклад этого крупного художника. Мы надеемся, что для этого вскоре представится случай.
Печатается по: Звено (Париж). 1923. 17 сент. Подп.: Леандр Венсанн. Перев. с франц. Ш.
Андрей Левинсон ГРИФФИТ – ПОЭТ ЭКРАНА
Недавнее, столь нашумевшее запрещение ленты Гриффита «Рождение нации», снятой с экрана в театре «Мариво», ныне отменено[304]. Но произволу министра, взявшего в административном порядке обратно визу, выданную цензурой, мы обязаны возобновлением на несколько дней другой ленты американского мастера, положившей свыше трех лет тому назад основание мировой известности его: «Сломанной лилии»[305]. В ленте этой, при относительной бедности механических приемов и отсутствии постановочных сенсаций, с волнующей силой сказался своеобразный и болезненный поэтический дар Гриффита, убереженный еще отчасти в «Улице грез» и совершенно почти загнанный внутрь в таких произведениях, как «Путь на восток». Рассмотрим, в самом деле, откинув пресловутую развязку «в грозе и буре», сценарий последней ленты – то банальнейшее и растянутое повествование, где мелькают условные типы бессовестного обольстителя или эксцентричной столичной дамы, где «униженная и оскорбленная» невинность в конце концов торжествует, а самое падение девушки-матери обставлено американским лицемерием и всеми гарантиями респектабельности. Бартельмес, как должно, «боксирует» соблазнителя. Словом, при всей прелести отдельных эпизодов, как, например, святочного бала в деревне, блестках юмора (кузина-сплетница), идилличности захолустного быта, при виртуозности подчас изумительной (игра с котенком), вещь остается шаблонной и плоской. Даже в чисто техническом отношении лента не безупречна: то и дело слишком углублены «intérieur’ы». Что же случилось? Чем объяснить подобное вырождение таланта? Тем, что у американцев называется «стандартизацией» творчества Гриффита, давлением цензуры художественной, злейшей и опаснейшей, нежели официальная цензура. Установленные опытным путем приемы и сценические положения, имеющие успех у американской публики, становятся непреложным законом, «стандартом» производства. И вот сам Гриффит подчиняется диктатуре спроса. Я оставляю в стороне такие вещи, как «Две сиротки» и «Робин Гуд»; хоть обе и пронизаны местами молнией гениальности, они задаются в них всего более второстепенной, «документальной» задачей воспроизведения исторической обстановки и режиссурой массовых сцен, конкурируя с монументальными лентами немца Любича. Правда, в «Робин Гуде» археология оживлена и искуплена несравненным юмором и увлекательной акробатикой Дугласа Фэрбенкса и грандиозными масштабами архитектуры. Однако совершенной формулой гриффитовского жанра остается пленительная и мучительная «Сломанная лилия».