Нет темы страшнее, чем взятая здесь. Достоевский отказывался купить мировую гармонию ценою слез одного ребенка. Диккенс посвятил незабываемые страницы умиления и гнева детям-мученикам йоркширских школ или приходских приютов: вспомним Оливера Твиста или Смайка в «Николасе Никльби». Но не замутнен ли в «лилии» этот чистый источник жалости какими-то флюидами садического возбуждения? Хождение по мукам Лилии, полуребенка, полуженщины, не заставляет ли вспомнить об исповеди Ставрогина, опубликованной недавно[309], о предсмертном кошмаре Свидригайлова, словом, о неотразимой для Достоевского привлекательности некоторых самых темных уклонов сексуальной психологии? К этому голосу подполья прислушивается и Гриффит; тому порукой герой его, китаец. Он тайно влюблен в это кроткое дитя, его волнуют пуще всякой красоты ссадины на нежном теле, кровавые стигматы страдания. Есть момент, когда он едва не уступает соблазну; совесть побеждает, и он будет отныне упиваться лишь сладкой мукой неутоленного желания. Но странен этот восточный аскет, посягающий на свое божество. Отец «лилии» любит мучить, китаец любит мучиться. За всю ленту он улыбается лишь раз, когда над трупом сломанной «лилии» наводит на убийцу револьвер.
Для осуществления своей мечты, сотканной из светлого бреда и безобразной правды, Гриффит сумел найти или создать актеров. Неистребима память о лице Лилиан Гиш, увеличенная проекция которого вписана в раму экрана; снято оно слитно, в трепете рассеянного света; пленительны светлый ореол волос вокруг нежного овала, влажность взгляда, линия уст. Гиш превосходна в натуралистических сценах, в панике затравленного зверька, но особенно прекрасна она в бездумном скитании вдоль лондонских домов. Бартельмес-китаец ничего общего не имеет с драматическими актерами, которые, перенося обычные приемы со сцены на экран, «говорят» перед аппаратом. Он – кинематографический мимист, чрезвычайно скупыми средствами создает отчетливый образ: осанка, наклон головы – и образ закреплен нерушимо. Артисты эти особенно чутки к гриффитовскому лиризму, обращающему поэму о сломанной лилии при всех темных провалах и двусмысленных очарованиях в одно из наиболее замечательных произведений современной кинематографической, а стало быть, и драматической литературы.
Печатается по: Звено (Париж). 1923. 24 сент. Подп.: Леандр Венсанн.
Соломон Поляков ДОКТОР МАБУЗЕ
В одной из кинематографических зал Парижа демонстрируется большая фильма «Доктор Мабузе, игрок». Рекламная афиша на этот раз нисколько не расходится с истиной, докладывая публике, что фильма «показывается с блестящим успехом на первых экранах всех стран».