Таков режиссер Пудовкин и его творческая мощь.
Сотрудники, которыми он окружил себя: оператор А. Головня – хороший техник и чуткий художник; Инкишимов, исполняющий главную роль молодого монгола Тимура, вождя и, очевидно, будущего монарха Монголии, – большой артист. Он создал прекрасный образ, а местами почти не превзойденные в сценическом отношении моменты.
Все остальные артисты дали живые типы, а статисты, игравшие самих себя, дали все, что хотел от них Пудовкин. Даже природа, кажется, подчинившись его таланту, «играет» всеми своими многогранными ликами.
И все же есть в фильме, правда, очень смутное, туманное, но неприятное облачко – это желание кого-то невидимого ввести в него обычную для советского производства тенденциозность. В России эта тенденциозность, несомненно, ярко выпирает наружу в агитационных надписях, но здесь, во французском издании, ее нет. Осталось лишь неясное ощущение какого-то чуждого искусству аромата. И это может у нас, русских, несколько ослабить радостное впечатление от сознания, что фильм – творчество русского большого режиссера и талантливых, несмотря ни на что, русских артистов.
Печатается по: Иллюстрированная Россия (Париж). 1929. № 21.
Дмитрий Философов «БУРЯ НАД АЗИЕЙ»
Это фильм большевицкий, а потому очень тенденциозный.
Но тенденция в данном случае не социальная, а расовая, так сказать, колониальная. Новый советский фильм призывает азиатские народы сбросить с себя иго чужеземцев, главным образом, конечно, англичан. Словом, этот фильм следует заветам Ильича и стремится бить Великобританскую империю по самым больным местам, по колониям.
Однако судить о достоинствах этого замечательного фильма по его политической тенденции не приходится. Слишком в нем много чисто художественных достоинств, тем более что вся тенденциозная сторона фильма наименее интересна и художественна. Федор Сологуб говаривал: «Этика и Эстетика две сестры. Когда обижают одну, плачет другая»[435]. Применяясь к данному случаю, можно сказать, что как только режиссер Пудовкин стремился исполнить задание большевиков, он обижал эстетику. Англичане вышли непохожими, их полковник походил куда больше на «воинского начальника» доброго старого времени где-нибудь в Перми или Семипалатинске, нежели на английского офицера. Об английских «дамах» лучше не говорить вовсе. Все больше «дамы из Амстердама»[436].
Зато вся монгольская часть, где Пудовкину не пришлось кривить душой, вышла поразительной. Столько здесь художественной подлинности, столько здесь первобытного реализма, претворенного в утонченнейшее искусство благодаря художественному глазу и творческому инстинкту Пудовкина.