* * *

Психоаналитик обводит бесстрастным взглядом кушетку, смотрит на часы, встает, потягивается; проходя мимо зеркала, проводит рукой по волосам, поправляет свой синий вязаный галстук. Он берет журнал, устраивается на кушетке и начинает читать. Спустя несколько дней он получает конверт от Сесиль Вермон с чеком и двумя нервно нацарапанными строчками на листке, вырванном из блокнота со спиралью: «Я знаю, что мы не закончили, но у меня нет времени ждать. Я должна принять свою жизнь».

Он терпеть не может, когда пациенты из-за какой-то прихоти внезапно отказываются от лечения, не думая о последствиях: это все равно что прыгнуть с парашютом, а в последний момент решить его не открывать. Никто не измерил разрушительное действие прерванного лечения – это своего рода психический рак, который незаметно будет пожирать их и заставит страдать до конца дней. Для него же это настоящий провал, ему не удалось вывести Сесиль на путь выздоровления. Он снова берет блокнот, просматривает свои заметки, отчеты о сеансах, ищет, когда он упустил важную деталь, нащупывает, как сыщик, малейшие зацепки, роется в воспоминаниях. Кажется, он уже близок к разгадке, но нет, ему не удается найти просвет в этом хаосе – пациентка оказалась трудной, много труднее, чем другие, и на нее требовалось больше времени. Все-таки от него ускользнули нюансы, которые прояснили бы картину, будь у него верное чутье.

Например, когда Сесиль сказала, что не любит смотреть на дочь или что ей тяжело находиться с ней рядом, надо было попросить ее прийти вместе с ребенком. Хотя бы один раз. Пусть даже девочке нет еще и трех лет. Но психоаналитик не видел в этом никакой пользы. И потом, это не принято. Жаль, иначе он сразу понял бы, что девочка – вылитая Сесиль. Анна и ее мать были похожи как две капли воды: одно и то же лицо с тонкими чертами и своенравным выражением, тот же легкий мальчишеский силуэт, те же каштановые волосы – короткие у Сесиль и собранные в конский хвост у малышки, та же моторика. Анна – это уменьшенная копия Сесиль. Если бы он увидел их вместе, возможно, терапия пошла бы по другому пути.

Сесиль никогда не отличалась хорошим аппетитом, но теперь она почти совсем перестала есть, ограничиваясь кофе с молоком и сухим печеньем. Ей плохо. Вот уже три года она плывет против течения, борясь со своей нелюбовью, с отсутствием чувства вины, прибегая к скальпелю психоанализа, но ее попытка спастись психотерапией стала еще одним источником разочарования. Она, как Сизиф, обречена всю жизнь вкатывать на гору огромный камень, который, едва достигнув вершины, раз за разом скатывается вниз. И она приходит к выводу, что эта отчаянная попытка установить полноценные отношения с дочерью закончилась полным провалом: «Я играю в дочки-матери, но ничего не чувствую. Мне нечего ей дать – даже улыбку, так кто я для нее?..» Она спрашивает, как точнее себя назвать – «самозванка» или «обманщица»?