Все было кончено.

Франка настигло его прошлое. Рано или поздно приходится платить за все. Он должен был помнить, что военный трибунал не сдается никогда, терпеливо выжидает, мобилизуя все средства государства для достижения своих целей. Ему придется отвечать за свои поступки перед судьями, которые рассматривают дело только под одним углом зрения, бесстрастно выслушивают ваши аргументы и приговаривают к максимальному сроку наказания, подкрепляя свои решения неопровержимыми юридическими доказательствами; их единственная цель – от имени армии свести счеты с теми, кто осмелился нарушить ее законы. Наказание будет максимально суровым. И не потому, что преступление того заслуживает. А в назидание другим. И судьи не примут во внимание никакие смягчающие обстоятельства, чтобы другие солдаты не вздумали объявить себя идейными пацифистами, уклоняясь от военной службы и дезертируя. Без такого систематического подавления и щедрой раздачи тюремных сроков вся военная машина рухнет. Франк знал, что любые объяснения будут бесполезными, что он не должен ждать ни снисхождения, ни амнистии.

Его история закончится в этом бараке.

Франк понятия не имел, который час, лампочка не горела, он оказался в полной темноте и всю ночь просидел на койке, не сомкнув глаз. Время от времени стена барака дрожала от порывов ветра.

В четверг утром лампочка снова загорелась. Франк несколько раз колотил в дверь, крича, что хочет поговорить с капитаном, – никто не отвечал. Молодой жандарм принес ему завтрак, но Франк к нему не притронулся. Он так и сидел на краю койки, прислушиваясь к редким звукам, заглушаемым порывами ветра. Вечером капитан сообщил ему, что буря помешала отправить его на вертолете, но погода улучшится и завтра «Сикорский»[181] сможет приземлиться. В пятницу на Франка снова надели наручники, и в сопровождении двух жандармов он сел в штабную машину; тюремные ворота распахнулись, но тут жандармы обнаружили, что дорогу им преградили военный грузовик и шеренга алжирских солдат, вооруженных пулеметами.

Капитан долго о чем-то препирался с алжирским офицером. Потом вернулся в жандармерию, ворота закрылись, и Франка отвели обратно в тюремный барак. Ожидание становилось бесконечным. Эту задержку он никак не мог объяснить, но она показалась ему добрым знаком. Жандарм принес ему флягу с водой; Франк стал допытываться, что происходит, но тот молча закрыл за собой дверь; позднее он поставил на стол поднос с едой и снова отказался отвечать на вопросы.

Франк разобрал документы в своем бумажнике, порвал те из них, которые могли создать ему сложности, обнаружил в прозрачном пакетике клевер-четырехлистник, вспомнил отца и ностальгически вздохнул. Он потерял счет времени и мог ориентироваться только на лампочку, которую включали днем, как он предполагал, и гасили ночью. Дважды в день молодой жандарм убирал поднос и приносил воду; другой жандарм, постарше, наблюдал за его действиями и закрывал камеру на ключ. Какой сегодня день? Суббота? Воскресенье? Франк лежал на койке и пытался как-то объяснить последние события, но гипотез было столько, что он не решился отдать предпочтение ни одной. А потом дверь открылась, и вошел капитан: