Раввин замолчал и, медленно подняв руку, указующе вытянул палец:

– Эта скиния[195], перед которой мы преклоняемся и к которой возносим наши молитвы, обращена входом к Иерусалиму. Ибо это место нашей встречи, место, где Авраам решил исполнить, чего бы это ему ни стоило, обещание Богу принести ему в жертву своего сына. Сей Завет и есть то, что составляет нашу силу, нашу уникальность, – абсолютная, всепоглощающая, слепая вера в слово Божье; именно в Иерусалиме возникла эта связь между Богом и еврейским народом на веки веков. И это Исаак, назначенный жертвой и согласившийся стать ею, показал нам, что в Иерусалиме Бог становится зримым. Пришло время исполнить пророчество.

Раввин Лубанов остановился, глубоко вздохнул и вытер лоб платком. Его взгляд вырвал из толпы верующих несколько лиц, и дальше он словно обращал свою проповедь к ним лично:

– В четырех тысячах километрах отсюда наши братья посылают нам слова надежды и говорят нам: «Мы думаем о вас. Каждодневно! Мы здесь, не теряйте веры. Мы протягиваем вам руку. Если хотите, мы поможем вам, приезжайте и живите в Израиле, вас примут с распростертыми объятиями. Всех. И верующих, и атеистов. В этой стране вы будете свободными». Времена рабства для нас закончились. Фараон не хотел отпускать евреев из Египта, но они все же ушли, не убоявшись его угроз. Путь будет долгим, и в дороге нас ждет много препятствий, но таков наш удел; самые слабые сдадутся, самые старые – такие, как я, – не увидят Землю обетованную, они могут только нести Слово; но самые молодые, самые решительные будут вознаграждены. Ради себя, ради своих детей они исполнят завет: «На будущий год в Иерусалиме».

В синагоге стояла напряженная тишина; каждый смотрел на соседа, думая, правильно ли он понял послание; все пытались осознать значение этой проповеди и этого призыва к восстанию. Зазвучали голоса, сначала разрозненные, потом к ним присоединились другие, и вот уже толпа дружно проскандировала три раза: «На будущий год в Иерусалиме!»

Слово распространилось среди верующих, как морской прилив, который ничто не может остановить; слухи ширились. Некоторые считали это чистым безумием: «Мы все потеряем, если позволим себе отмежеваться от народа», другие боялись ответных мер, которые не замедлят обрушиться на самых смелых, преступивших советские законы. «Как жить, если ты лишишься работы, квартиры, а у тебя дети и престарелые родители, которые не хотят уезжать? Воплощать мечты в реальность – это, конечно, хорошо, но практически невозможно, и уж во всяком случае самоубийственно». Но среди молодых были и такие, которые утверждали, что готовы подать документы на выезд: «Нам нечего терять, мы не хотим больше жить в этом загоне, как скот, без всяких прав. Плохо, если нам объявят войну; возможно, у нас будут проблемы, но всех за решетку они не посадят. Когда-нибудь им придется нас отпустить; чем больше нас будет, чем мы будем сплоченнее, тем сильнее станем». Начались горячие дискуссии.