Виктор наконец определил суть своего смятения, подобрал название своей тревоге, и это его не обрадовало; открытие оказалось ошеломляющим, как постыдная болезнь, словно он – гомосексуалист, суккуб или еще того хуже. «Нет, я не еврей. Их история – не моя история. Я русский, я коммунист и горжусь этим». И Виктор сделал то, что делает каждый здравомыслящий человек, обнаруживший в себе социальный изъян, – он отказался его признавать.

Это не он. Это не его…

Он знал, что не может претендовать на принадлежность к этому народу, такое было просто немыслимо. «Я, должно быть, очень устал, если уступил своей прихоти и пришел сюда». Зная, что его посещение синагоги в пасхальный день не останется незамеченным, он вызвал сотрудника, курировавшего этот район, и тот подтвердил, что уже получал рапорты о происходящем.

– Мы недостаточно отслеживаем ситуацию, я приехал лично проверить это и не ожидал увидеть такую толпу, – сказал Виктор.

– Я уже давно докладывал наверх, – ответил лейтенант. – Посещаемость синагог по непонятной причине выросла, увеличилось количество заявлений на выезд в Израиль. У нас на местах работают десятки агентов, но толку от этого нет. Если мы не будем наказывать людей, ситуация выйдет из-под контроля.

Начались десятки встреч на высшем уровне, бесконечные дискуссии о том, что же делать. Тень Сталина всех пугала, никто не хотел возвращаться к лагерям прошлых лет, но протест отдельных групп населения разросся до таких размеров, что нельзя было не принимать ответные меры, чтобы осадить не только евреев, но и других возмутителей спокойствия: чересчур ревностных православных, националистов, требующих независимости, правозащитников. К середине шестидесятых годов в высших эшелонах власти и КГБ сформировался такой подход: протестующие, когорта диссидентов с их девиантным поведением – психически больные люди, а раз они больны, нет надобности их судить, чтобы посадить в тюрьму, тем более что иностранные газеты любили ухватиться за такие отдельные случаи, привлекая к ним неоправданно большое внимание. Вполне достаточно объявить такого диссидента психически больным, и можно запереть его в одной из больниц КГБ, где с ним будут обращаться так, как он того заслуживает. Поскольку не существует никаких стандартов диагностики, врачи могут ставить такие диагнозы, как «вялотекущая» или «параноидальная шизофрения», при любом «асоциальном» поведении, требуя «в интересах больного» его изоляции и адекватного лечения. Теперь любого диссидента можно было сразу поместить в психбольницу, где он проведет за решеткой долгие годы.