Российским зрителям признать эту картину полноценной экранизацией было сложно: они должны были или принять предложенную «театральщину» и тогда судить ее по ее же законам, или отвергнуть напрочь. Зрители разделились, хотя в большинстве своем ополчились против этой очень яркой, провокативной адаптации, резонно полагая, что «Анна Каренина» иностранного производства обречена в России. «Даже если за ее создание возьмутся такие именитые режиссеры, как Спилберг или Камерун, все равно русские зрители забросают их творения камнями. Раскритикуют в пух и прах. Талант режиссера и заоблачный бюджет не спасут их от недовольства народа. Ведь дело не в деньгах и не в мастерстве актеров, дело в национальной гордости русского человека. Каждый русский человек считает творение Толстого народным достоянием. “Уберите прочь свои грязные руки, западные интеллигентишки, от великого писателя. Никогда вам не объять своим меркантильным разумом всю широту и глубину русской души”. Так думают и говорят в России даже те, кто никогда не читал “Анну Каренину”»[426].
Красноречивым был и другой зрительский отклик: «Vodka. Muzhik. Babushka. Matrioshka. Pirozhki. Bolshoi Theater. Dostoevsky. Tolstoy… Добавим к этому перечню “Liu-li, Liu-li stoyala…” и получим “Anna Karenina” образца 2012 года. Джо Райт в своем новом произведении в откровенно гротесковой форме вытащил на экран все распространенные за “бугром” и столь любимые европейцами стереотипы, часто выдаваемые за знания о нашей великой Родине. Не случайно показанная на театральных подмостках (Русь-матушка крепко ассоциируется на Западе с “театром”) сквозь призму этих псевдознаний гротеск-драма “Анна Каренина” смотрится с интересом, интригующе. Трюки со сменой декораций поначалу кажущиеся какими-то неуместными, задают фильму головокружительную динамику, да такую, что порой создается ощущение, будто смотришь картину в режиме прокрутки (тут, конечно, видна сильная операторская работа, не зря фильм номинировали на “Оскар”). Ощущение усиливают эффектные, гениальные (не побоюсь этого слова), постановочные сцены. Отдельным из них просто хочется аплодировать стоя! Царствующий в фильме гротеск, зачастую граничащий с китчем и находящий свое отражение в танцах, рваных жестах, словах и мимике героев, в их бутафорском окружении, идет “против шерсти”, воспринимается как некоторое инородное тело, приставшее к великому произведению Толстого. Собственно, “передоз” этого приема и есть основной недостаток картины»[427].
Российских зрителей сильно раздражали лица иностранных звезд, которые играли русских героев: ведь «наших» Митю, Костю, Алешу, Аню, Машу, Катю могут играть только артисты с «нашими» лицами. И не в бутафорских, а в реалистических декорациях, в настоящих, а не в условных, пространствах. Но главное было вспомнить, как в романе выглядит подлинная Анна Аркадьевна. Толстой писал о ее «точеных, как старой слоновой кости, полных плечах и груди и округлых руках с тонкою крошечною кистью», о ее «точеной крепкой шее»[428], о ее твердой, быстрой походке и прямой спине, которые легко несут ее статное, грациозное тело. А в картине Джо Райта российские зрители увидели очень худую высокую актрису, со впалыми щеками, торчащими ключицами, телом девочки-подростка (рецензенты писали о костлявости, анорексии, истеричности). Среди полевых цветов экзотическая внешность Киры Найтли смотрелась, писали зрители, как новодел в антикварном салоне – вычурно и искусственно. Еще больше недоуменных откликов раздавалось в адрес Вронского: пусть красивого и обаятельного, но блондина! Многим казалось, что такой Вронский несовместим с замыслом Толстого: конечно, он франт и светский лев, но непременно должен быть жгучим брюнетом, а не хрупким златокудрым голубоглазым с пшеничными усиками очень молодым созданием (в котором к тому же легко заподозрить «не ту» ориентацию). Впрочем, молодость Вронского в британской картине можно было бы оправдать фразой из романа: «Неужели между мной и этим