Но стереотипы – вещь трудно преодолимая. Взгляды отечественной и западной аудиторий резко разошлись и в оценке костюмов главных героев. Именно в номинации «Лучший дизайн костюмов» картина была удостоена премий «BAFTA» и «Оскар». Были номинированы и «Лучшая работа художника-постановщика», и «Лучшая музыка», и «Лучший грим и укладка волос». Наши зрители (точнее, зрительницы), однако, были неумолимы и беспощадны. «Совершенно убогие костюмы. Не нужно быть знатоком и поклонником XIX века, чтобы понять, что то, во что одеты актеры, уступает в десятки раз костюмам снежинок у детей на новогоднем утреннике. Марли и ленты, в которые одето высшее общество, ставит под вопрос существование должности художника по костюмам как такового в съемочной группе этого фильма[430]. Безвкусица, которую мы видим на экране, настолько бьет в глаза, что появляются догадки об умышленном обезображивании героев. Жемчужные бусы, которые небрежно свисают с дохлой шеи Киры Найтли, напоминают гирлянду для елки (наверно, это намек на дату выхода фильма), а эквивалента по уродству ее алмазному ожерелью я даже в наших переходах не видела»[431].

Вот как пишет отечественный критик по поводу костюмов, интерьеров, антуража британской картины[432]: «Дамы на балу оголяли плечи, но не носили топики, как на современном пляже. Левин в тулупе с торчащим из-под мужицкого капелюха рыжим париком, похож на огородное пугало. Да и Вронский в мятой форме выглядит “не ахти”. Дворяне-графья шляются по затрапезным кабакам и кушают из тарелок общепита. Очевидно, так представляют в Англии высший свет России того времени. На трактир смахивает и столичный театр. Что-что, а театры того времени прекрасно сохранились и по-прежнему поражают своей роскошью. Взяли бы турпутевку, да побывали в Большом театре или, скажем, в Мариинском, да имели бы представление о том, что снимают. На натурных съемках киношники, видать, тоже сэкономили. Если в окне избы фото Исаакиевского собора – это Петербург, если собор Василия Блаженного – Москва. События разворачиваются на сцене в условных декорациях а-ля Театр на Таганке. Там тоже по оформлению сцены не угадаешь, какую пьесу играют: “Гамлет”, “Стенька Разин” или “Антимиры” А. Вознесенского. Хотя, однажды съемочная группа на природу таки выехала: снимали скит где-то на севере в роли дворянской усадьбы Левина. Что мы видим на этой картинке: почерневший сруб, печки-лавочки, лучок и пучки травок над печкой – вот и вся дворянская усадьба»[433].

Зрители не прощают неточностей, небрежностей, не принимают пресловутые «находки», далекие от романа Толстого, его эстетики и стилистики. Возмущаются тем, что Левин, приехавший из своей деревни в Москву свататься к Кити Шербацкой, при встрече со Стивой Облонским выглядит, как немытый, нечесаный, заросший бомж. Негодуют, какой эквивалент в картине нашла сцена интимной встречи Каренина и Анны, когда она вернулась домой из Москвы. «Алексей Александрович, вымытый и причесанный, с книгой подмышкой, подошел к ней. – Пора, пора, – сказал он, особенно улыбаясь, и прошел в спальню»[434]. Так в романе. В картине эта особенная улыбка была изображена наглядно и предметно. «Оказывается (Толстой об этом умолчал), у Алексея Александровича в хрустальной коробочке (ее несколько раз показывали крупным планом, уделяя ей особое внимание), хранился презерватив. Его тоже мельком показали. Он эту коробочку вытаскивал из шкафа, открывал и ставил на комод перед кроватью. Видимо, чтобы проветривался»[435].