Предчувствие этого «чего-нибудь» за замедлило себя ждать. Юноше оставалось пережить несколько предрассветных часов, когда он, в обаянии воспоминаний, лежал в своей комнате и держал в руках подаренное ему перышко от веера и одну перчатку, вспоминая ласковые глаза Вареньки и все сказанные ею слова. Он все еще видел ее танцующей в паре с отцом и невольно соединял их обоих в одном нежном, умиленном чувстве.

Но какой же ужас охватывает влюбленного студента, когда после счастливой бессонной ночи он выходит прогуляться по улице и слышит звуки флейты и барабана. В его душе все еще звучит мотив мазурки, но здесь, на улице, утреннюю тишину нарушает какая-то другая, жесткая, дурная музыка.

А дальше, двигаясь по направлению звуков, юноша видит множество черных фигур: «Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию».

То страшное, что приблизилось к студенту через несколько минут, был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Сценой расправы над беглым солдатом-татарином руководил высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась студенту знакомой. «Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад – и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед – и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами».

Под звуки барабана и флейты провинившегося солдата гнали сквозь строй и били палками по спине, а он только всхлипывал: «Братцы, помилосердствуйте». Но братцы не милосердствовали – румяный полковник, несколько часов назад ловко танцевавший мазурку с красоткой дочерью, зорко следил, чтобы солдаты как можно сильнее били беглеца. Его спина представляла собой «что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека».

И еще одну дикую сцену довелось увидеть студенту.

«Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.

– Я тебе помажу, – услыхал я его гневный голос. – Будешь мазать? Будешь?

И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина.