– Подать свежих шпицрутенов! – крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой… На сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег».

После пережитого ужаса студент уже не мог и не захотел поступить в военную службу, как собирался прежде, и не только не сделал военной карьеры, но и вообще нигде не стал служить. Любовь с того зловещего утра тоже пошла на убыль и потом совсем сошла на нет. Когда он видел Вареньку, ему тотчас вспоминалась сцена расправы на площади и ее румяный «режиссер».

Маски были сброшены, и жизнь влюбленного студента, увидевшего изнанку своего любовного увлечения, радикально переменилась после памятной бальной ночи.

VIII

«Бал гувернанток», изображенный в романе Ф. М. Достоевского «Бесы», имеет мало общего с классическими бальными развлечениями. Во-первых, задуманный женой губернатора праздник по подписке в пользу гувернанток губернии, включал весьма пеструю программу: литературное утро, с полудня до четырех, потом бал с девяти вечера на всю ночь, то есть почти сутки. Во-вторых, праздник планировался как торжество демократии: любой горожанин за три рубля мог купить билет и насладиться событием. В-третьих, цена билета многим внушила мысль о богатом даровом завтраке с шампанским. В-четвертых, губернаторша лелеяла надежду на серьезные денежные сборы в пользу гувернанток. В-пятых, праздник потребовал от посетителей немалых издержек. «Многие из среднего класса, как оказалось потом, заложили к этому дню всё, даже семейное белье, даже простыни и чуть ли не тюфяки… Почти все чиновники забрали вперед жалованье, а иные помещики продали необходимый скот, и всё только чтобы привезти маркизами своих барышень и быть никого не хуже»[637]. В-шестых, все заранее исполнились негодованием к устроителям и страстно ожидали скандала. «Непомерно веселит русского человека всякая общественная скандальная суматоха»[638].

Хроникер подробно расскажет про этот «позорной памяти день». Сумасшедшая давка у подъезда, множество пьяных, которые дерзко бранились, не обнаружив буфета; изумление «чистой» публики, то есть дам, разодетых в шелка и бархаты, и мужчин в мундирах и орденах, при виде городской шпаны; опоздание губернаторской четы и, наконец, наглое стихотворение местного стихотворца, адресованное гувернанткам и прочитанное с эстрады бесстыжим бальным распорядителем с бантом: «Учишь ты детей сопливых / По-французски букварю / И подмигивать готова, / Чтобы взял, хоть понмарю!.. / Но теперь, когда, пируя, / Мы собрали капитал, / И приданое, танцуя, / Шлем тебе из этих зал, – / Ретроградка иль жорж-зандка, / Всё равно, теперь ликуй! / Ты с приданым, гувернантка, / Плюй на всё и торжествуй!»[639]