Когда мы подъезжали к дому на Фогельвайде, где жил Кобленц, нас уже ждали. Светило весеннее солнце, через забор свисали первые гроздья сирени, где-то рядом гремел транзистор, а на мощеной дорожке стоял Кобленц в пуловере с закатанными выше локтя рукавами.

— Алло, — приветствовал он нас, лениво помахав левой рукой. Конц, закрывая дверцу, заметил:

— Ну и соседей же вы себе отыскали, доктор. Неужто вы это выдерживаете? Они даже не потрудились приглушить звук.

Кобленц смешался, мне даже показалось, что лоб у него покраснел, и, вдруг обернувшись, перегнулся через низкую кирпичную стенку:

— Выключи этот рев, Герд. Честное слово, надоело. Можешь потерпеть немножко, хотя бы пока у нас гости.

Я невольно повторил его движение и тут только увидел, что там, за забором, его сын не то чистил, не то ремонтировал мотороллер… На траве валялись всевозможные детали, запасное колесо, ящики, коробки, промасленные тряпки, гаечный ключ, другие инструменты. Рядом стоял транзисторный приемник с поблескивающей выдвижной антенной. Герхард послушался и выключил радио. Конц крикнул через забор:

— Битлам глотку все равно не заткнешь, верно?

Щурясь от яркого солнечного света, парень крикнул в ответ:

— Точно! С ними порядок.

Я смотрел на него через плечи обоих мужчин. Коричневое от загара лицо, хотя лето еще не наступило, белые зубы, мускулистые руки — крепкий парень. После того случая в школе я его ни разу не видел, но он как будто ничуть не изменился и на первый взгляд по-прежнему производил, я бы даже сказал, скромное впечатление. Совсем как в тот день, на педсовете, когда мы вынуждены были исключить его из школы имени Гумбольдта. Вспоминая об этом, я внезапно сообразил, что он должен знать Зигрид Зайденштиккер, ведь она тоже училась в школе имени Нейбауэра.

Кобленц пригласил нас в дом. Он извинился за отсутствие жены — она ездит по садоводствам, все хочет достать саженцы бирючины, — поставил на стол импортный коньяк (восемьдесят марок за бутылку, это он, видно, может себе позволить), но Конц отказался — сегодня он за рулем; однако я заподозрил, что он просто хотел сохранить трезвую голову для разговора. Кабинет был увешан старыми гравюрами: город в полдень, город утром, романтическая Заале, за ней обе старинные кирхи, пять башен и среди них наша Голубая. Вдоль стен шкафы, битком набитые книгами. Кобленц знал, зачем приехал Конц; он тут же разложил на столе карту города и концом логарифмической линейки стал водить по улицам, отмеченным красным карандашом. Посыпались названия: Большая Лейпцигская, Рыночная площадь, Отважный рыцарь… А мне не требовалась карта: достаточно было закрыть глаза и только слушать, чтобы узнать каждый проулочек, каждый уголок нашего города. Конц же, наоборот, то я дело прерывал его и требовал объяснений. Кобленц покрывал цифрами один лист бумаги за другим, что-то считал на логарифмической линейке, множил, делил и па вопросы Конца отвечал обстоятельно и точно.