Замолчав, он то ли от смущения, то ли от равнодушия забарабанил пальцами по шлему.

Я испугался. Я никак не предполагал, «сынок не то врача, не то директора, не то еще какой-то важной персоны» — это Герхард. Я испугался и не знал, что сказать.

Но тут заговорил Конц:

— Для вас девушка — это лакомство, как для некоторых чай вприкуску? Так, что ли? — Герхард ухмыльнулся. — Да еще чувствуете себя героем.

— Что же, я не человек, что ли…

Конц, до сих пор подчеркнуто спокойный, пришел в ярость. Впервые я увидел его разъяренным. Жилы у него на лбу вздулись, уши стали красными, глаза словно выцвели. Они поблескивали стальным блеском, как отшлифованное стекло его очков.

— Мне жаль вас. Несмотря на весь ваш цинизм, вы достойны сожаления. Вы так примитивны и глупы, как… — он тоже не мог найти нужное слово, — как болтовня «Немецкой волны».

Он плюнул и потянул меня в машину.

Мы долго ехали молча. У Конца лицо все еще было хмурое. Он, казалось, спрятался за очками, и мне было трудно додумать до конца хоть одну мысль. Я едва не забыл, куда и зачем мы едем. Ах, да. Прикинуть на месте различные варианты архитектора. А я думал о Зигрид, о Пауле, ее отце, о Кобленце и его сыне, о Конце — обо всех вместе. Одна мысль тянула за собой другую. Он старше любого старика. Главный архитектор, который хотел революционными методами изменить облик города, который только что излагал нам планы и проекты с элегантностью кибернетика, если можно так выразиться, не сумел найти простейшей формулы воспитания собственного сына. Я убежден, он ни черта не понял в том, что мы узнали за эти годы. Для него сын всегда будет Эйнштейном.

А Конц все же плюнул ему под ноги. Концу лет сорок, а может, всего тридцать пять, но ему и этого хватит… Так я совсем недавно, еще позавчера думал о нем… Очевидно, я ошибся. Сейчас мне казалось, будто здесь, в доме Кобленца, и на улице перед домом я видел Конца впервые, и не существенно, хорошо он ко мне относится или плохо. Конц, мы с тобой одинаково думаем. Мы с тобой одинаково чувствуем.

Он спросил меня:

— Ты ничего точнее не знаешь? Она что, ждет ребенка?

Я вздохнул.

— Надеюсь, что нет.

На Рыночной площади мы вышли из машины. Конц остановился перед Голубой башней, смерил ее глазами, посмотрел на Роланда, задержал взгляд на его каменном мече и пошел вдоль старой стены. Меж зубцами и в проемах сгоревших окон уже снова гнездились голуби. Они ворковали и хлопали крыльями. Некоторые взмывали вверх, садились на шпили церквей, потом слетали оттуда. Конц внимательно смотрел и на голубей. Наконец поднял воротник куртки и сказал: