Оказывается, слова Конца в коридоре не были пустой формулой вежливости. Да, мы пришли за советом. Пауль хотел выпроводить жену и дочь из комнаты, но Конц попросил их остаться.

— То, что мы собираемся делать в городе, ни от кого не секрет. Наоборот, это касается всех, кто живет в нем…

И Конц стал рассказывать о будущем города, говорил о своем плане, о плане Кобленца, правда старательно избегая его имени. И вскоре втянул Пауля в оживленнейший разговор. Большую Лейпцигскую снесут — это предусматривали оба плана.

— То, что хоть как-то связано с историей — скажем, часть улицы, примыкающая к Рыночной площади, — останется, все остальное мы снесем.

И снова, как и в предыдущие дни, я наблюдал за Концем. Посматривал и на Зигрид. Она внимательно слушала. Напрасно я беспокоился, наш приход ничуть не смутил ее. Конц снова прокладывал мосты на луну. Говоря о туннеле, он думал о космических полетах, и это будило воображение женщин. Подперев голову руками, Зигрид даже размечталась:

— Не видеть этой стены, не жить в каменном мешке до чего же это, наверно, хорошо!..

Но мать сказала:

— Сейчас, господин Конц, мы платим тридцать марок за большую и маленькую комнаты, за кухню и мансарду под крышей.

Он стал считать. Исписал цифрами листочек бумаги, сравнивая квартплату. Что ж, новое жилье встанет в два раза дороже, это так, но зато там будет еще одна комната, ванная и балкон, да и отопление входит в оплату, а рядом — детский сад, в общем, ничтожная разница, стоит ли из-за нее оставаться в этой… Он не решался произнести слово, поколебался и все же сказал: «…в этой… конуре».

Я никогда не рассказывал Концу, что Пауль говорил о нехватке детских садов. И теперь он попал в самую точку. Пауль удовлетворенно кивнул.

— Наконец-то, — проговорил он. — Наконец-то… Вы сами видите. Пришлось вот выпроводить малышей на улицу, чтобы поговорить со старшей… Три дня пропадала. Мы искали ее.

Он умолк. Зигрид еле слышно прошептала:

— Папа…

— Я знаю, — сказал я. — И думаю, что не ее это вина.

Пауль посмотрел на меня широко открытыми от удивления глазами и благодарно пожал мне руку. Мать принялась всхлипывать. Зигрид опустила голову и закусила носовой платок, намотанный на палец. Так каждый по-своему защищался от того, что осталось невысказанным… Только Конц… Я наблюдал за ним. Впервые он показался мне совершенно беспомощным.

Пауль Зайденштиккер снова заговорил о планах. Он проводил нас до самой улицы. Нет-нет, ничего не случилось. Это всего лишь акселерация, как сказал бы Кобленц, всего лишь биология, зов пола. Его сын был первым юношей или, лучше сказать, первым мужчиной, с которым связалась Зигрид. Увлеклась, полюбила и пошла на это ради него. А для него она одна из многих. Кусочек сахара к чаю. Это она поняла на том уроке химии, увидев письмо к своей «преемнице», поняла и почувствовала себя замаранной и оскорбленной. Угрызения совести, а может, и обманутые надежды — кто знает? — погнали ее с уроков, и, сев в первый попавшийся поезд, она поехала куда глаза глядят. Ночевала в сараях. Конечно, ее искушали страшные мысли. Ее нашел полицейский патруль и отправил обратно домой. Вот и все. Пауль сжимал кулаки. А Конц, это я отчетливо слышал, Конц откашливался и судорожно глотал слюну.