Мелиссе вновь приходится загонять в кусты того самого альбатроса, она разговаривает с ним и машет руками в попытке согнать его с полосы. Похоже, он проникся к ней симпатией, а может, просто воспринимает все это как танец.

Ровно в назначенное время в небе появляется самолет. И тут же низко над полосой проносится черноногий альбатрос, а потом еще один решает прогуляться по ней пешком. Энтони подбегает, чтобы спугнуть недотепу, но тот продолжает шагать навстречу самолету.

С приближением самолета встревоженные птицы – большей частью кланяющиеся крачки – поднимаются в воздух беспорядочной массой. Полоса наконец-то свободна от альбатросов, но крачки и олуши до сих пор нет-нет да и промелькнут над ней. Самолет касается земли, бежит по взлетно-посадочной полосе до самого конца и благодаря какой-то безумной комбинации сноровки пилота и удачи не задевает ни единой птицы ни единого вида.

Альбатросы щелкают клювами, словно аплодируют пилоту. Напряжение потихоньку уходит, и мы медленно идем к самолету. А вслед за нами на взлетно-посадочную полосу выходит тот самый альбатрос, Мелиссин упрямец.

Самолет, как всегда, привез письма, провиант, фильмы, гостинцы и все необходимое для работы.

Мы с Брендоном улетаем. Обмениваемся со всеми адресами, телефонами и данными электронной почты в надежде, что наша новая драгоценная и крепкая дружба способна пережить непредвиденные расстояния и годы.

Я с неохотой отрываю ноги от земли и поднимаюсь в самолет. Мы машем, машем, машем и взлетаем.

Набирая высоту, мы улетаем за пределы рифа, откуда нам открывается великолепный вид на атолл: песчаные острова, изумрудная лагуна, суровая скала и темный океан. По другую сторону мерцающего пенного прибоя проплывает кит, который выпускает в небо целых три фонтана подряд. Брендон показывает на него и откидывается назад, чтобы я тоже мог посмотреть. Я киваю.

Самолет поднимается на высоту две с лишним тысячи метров, где нас вдруг окутывает синее фланелевое небо, и выравнивает курс. Мы скользим по воздуху.

Мы мчимся на восток архипелага, встречая на пути редкие острова, которые искусно вкраплены в лазурную эмаль моря, словно кусочки некой священной мозаики. И при этом каждый из них будто бы плывет куда-то. Так сложно осознать в полной мере, что все они просто поднимающиеся со дна океана вершины огромной горной цепи, скрытой от нас под многокилометровой толщей воды. Как будто отвечая на мысль Джона Донна о том, что никто из людей не может быть как остров, американская писательница и летчица Энн Морроу Линдберг сказала: «Я чувствую, что все мы острова – правда, в едином море». Изящное уточнение, но за его внешней простотой скрывается глубокий смысл. Возможно, мы только кажемся островами, потому что где-то на глубине скрыта от глаз та общая основа, благодаря которой мы выбрались на поверхность к солнечному свету. Временами нам удается уловить присутствие некой скрытой общности в дуновении чего-то знакомого, в неожиданно всплывшем воспоминании или в желании проявить участие и доброту по отношению к другому существу – мы словно замечаем круги, расходящиеся по поверхности от чего-то весьма далекого. Твердокаменные связи с другими островами – человеческими и нечеловеческими, нынешними и былыми – лежат вне поля зрения, глубоко во времени и прочно соединяют между собой наши уязвимые владения, а мы при этом редко осознаем и едва ли признаем их существование. А между тем мы смотрели бы на жизнь совершенно иначе, если бы в дополнение к периметру надводной части наших островов наносили бы на карту их профиль и основание, показывая тем самым единое подножье нашей общей горной гряды. Разве не осознали бы мы себя частью одной и той же цепи жизни, которая берет начало из одной и той же вулканической горячей точки? Разве мы не родственные островки, плывущие в потоке времени, передвигающиеся по конвейеру пространства? Мы появляемся на свет, проживаем полную приключений жизнь и возвращаемся туда, откуда пришли, чтобы переплавиться, переродиться в бесконечной саге нашего единственного дома-острова, который плывет по океану Вселенной.