– Примерно как тебе басмач, – честно ответила Валя потому, что отец и мент дядя Коля постепенно слились в одного человека.

Как говорила бабушка Поля, от них осталась одна чёрная память. Причём парадоксальная чёрная память, ведь не отец защищал её от дяди Коли, а дядя Коля от отца. Всю ночь Валя думала об отце, выжимала из себя слёзы. Не получалось. Наоборот, внутри словно что-то отпустило.

Словно организм отключил бивший в солнечное сплетение спазм, когда видела его пьяного или слышала его угрожающий крик. И подумала: зачем пытаюсь взбить внутри себя жалость? Почему стыдно, что её нет? Ведь наша жизнь с ним была адом.

Приснилась дорога возле барака Каменоломки, по ней торопливо шёл торжественный трезвый отец, держа руки в карманах. А Валя, теперешняя взрослая, бежала рядом и просила: «Выслушай меня!» Он не поворачивал к ней лица, потом достал руки из карманов, поднял вверх. И Валя увидела, что они отрублены по запястье, и ему на лицо, на одежду льётся кровь…

Вика стала «за старшую». К Валиному приходу из университета выгуливала Шарика, мыла ему лапы, подавала обед, паясничая в материном фартуке. В остальное время была деловита, погружена в себя и зубрёжку учебников.

А Валя выматывалась, на занятиях сидела полусонная, ничего не запоминала. Взваливала и взваливала на себя новых клиентов, ведь она выгребла на похороны все запасы. А теперь надо было ещё платить за Викину школу-экстернатуру и собирать на памятник отцу.

Мать вернулась, отметив девять дней, с набитыми чемоданами. Приехала какая-то новая, гордая, словно получила награду:

– Хорошие поминки сделала. Стол богатый. Рыбу красную, язык купила. Не поверишь, доча, всё в магазинах лежит, тока плати! Фабричные пришли. С Каменоломки пришли все, кто жив. Бабы, короче. Мужиков не осталось. Кто по пьяни, кто по дури помер. Бабы все старые, страшные. Спины – больные, пальцы – скрюченные. Одеты как нищие на паперти. Ну, ты скажи, сколько лет с фабрики ткань выносили, будто трудно платьице чистенькое пошить? Вспомни, доча, мы с тобой-то всегда были нарядные, аккуратные! Всю им старую одёжу свою и Володькину наотдавала.

– Молодец! А посуду, остальное?

– Что было хорошего, отдала. Нам сюда зачем? Сонькины вещи богаче. Вспомнили с бабами годы молодые. Всплакнули. Песен попели, хоть и поминки. Бабкину любимую: «Напилася я пьяна…» Уж на фотку нашу любовались, пальцами всю замаслили. Я себе всё левое плечо заплевала, чтоб не сглазили.

– Помогает? – ухмыльнулась Вика.

– Вы тут борщ-то ели? – перебила мать, не знавшая, какими словами говорить про потерю мужа.