– Да слышу я, Ника, слышу, – отзывается он. – Отец Глеб сейчас в ризнице. С ним этот молодой ксендз. Разговаривают. Я не стал им мешать… Мерзко это все, – грустно добавляет Ваня. – Отец Глеб вроде бы держится нормально, но мне показалось, сегодняшний день как будто перевернул в нем что-то…

Ваня смотрит на Сашу-Пашу, Дину и Славу. Вижу, что он не хочет продолжать при них. Но и отойти со мной в сторону вроде как невежливо.

– Я пытался его подбодрить, – все-таки продолжает он, – наверное, сделал это глупо и неловко. Сказал, что вот, мол, отец Глеб, стоило вам разругаться с фарисеями, и у вас уже дырка в ладони. А он на меня вдруг как крикнет: «Замолчите, Иван, что вы несете!» Никогда его таким не видел…

Ваня бросает истлевшую сигарету в банку для окурков и, сокрушенно качая головой, уходит вверх по лестнице…

Интересно, что Ваня делает сейчас в хосписе? Просто сидит где-нибудь в церкви?

– Этот твой Ваня – интересный кадр. Сегодня вызвался коридор мыть, – говорит Дина, будто подслушав мои мысли. – Так старался, что швабру сломал. Постеснялся признаться и возюкал руками. Весь второй этаж без швабры помыл, бедолага.

– Он не мой кадр, – улыбаюсь я, глядя Ване вслед. – Хоть это, возможно, и к сожалению.

Слава опять высовывает голову в приоткрытую дверь – проверить, что и как снаружи. Из-за его спины вижу, что толпа за барьерами поредела. Но добрая половина журналистов осталась ждать развития событий. Полицейские и гвардейцы по-прежнему ничего не предпринимают. Даже носатый майор перестал гаркать в свой мегафон.

– Нам приказали убраться до шести, – говорит Слава. – Вот и посмотрим, что они после шести придумают. Штурмовать нас будут? Ха! Тут двери – попробуй сломай! Как в крепости. А на всех окнах решетки из чугуна – такие и болгаркой не возьмешь!.. Будет потеха на радость мировой прессе!.. Вы когда докурите, дверь на засов заприте, – говорит нам Слава и уходит к стеклянной будке охраны, где сидят его друзья-десантники и где, насколько я знаю, есть монитор камер наружного наблюдения.

– Так, девчата, я обещал помочь в терминальном, – говорит Саша-Паша и убегает.

Я тоже хочу вернуться в палату к Алеше, но Дина задерживает меня:

– Ну, как там у вас? Расскажи.

– Пока никаких признаков приближения приступа.

– Эндорфинная ремиссия?

– Похоже, – говорю я. – Он ведь так счастлив, что мама приехала…

– Только бы хуже не стало, – качает головой Дина.

Дина подтверждает мои страхи. Мы знаем, что после всплеска радости болезнь может отступить на день, на два, но потом возвращается с новым тяжелым и часто смертельным приступом. Гормоны радости – как будто барьер. Но за ним накапливается боль. И когда она ломает барьер и выплескивается вся разом… В Америке СГД пытались лечить синтетическими гормонами, но результаты были плачевные – как правило, после короткой ремиссии начиналась терминальная стадия.