– Терапия при этом диагнозе возможна только в стационаре. Говорю как главврач этого хосписа. – Зычный голос Костамо разносится над толпой. – Речь идет о применении анальгетиков первой категории. Кто говорит, что это возможно в домашних условиях, тот врет и заранее обрекает детей на мучения.

Я вижу, что горбоносый майор все еще терзает свой телефон, пытаясь, вероятно, добиться от начальства какого-нибудь внятного приказа. Черные гвардейцы демонстрируют апатию, большинство из них стоят спиной к толпе. Некоторые курят, не снимая с голов мешки с прорезями.

На площадке перед хосписом появляются новые персонажи – четверо бугаев уголовного вида. Под их расстегнутыми куртками видны одинаковые черные футболки с красной эмблемой – мускулистой рукой, сжимающей восьмиконечный крест, как топор. Один из бугаев снимает куртку, и можно прочесть надпись вокруг эмблемы: «Господь силен в брани».

Из толпы журналистов доносится голос:

– У меня вопрос к священнику!..

– Да какой он священник, – вдруг рявкает бугай, снявший куртку. – Он не священник, он отброс! Сегодня его выперли из священников как последнего иуду!

– Откуда он знает? Что это за типы вообще? – тревожно шепчет мне Ваня.

– Слушаю ваш вопрос, – отец Глеб поворачивается к журналисту, не обращая внимания на реплику бугая.

– Какова позиция РПЦ по поводу закрытия хосписов?

– Могу высказать только свою позицию, – спокойно отвечает отец Глеб. – Я считаю это решение аморальным…

– Крест сними, паскуда, – продолжает орать бугай. – Тебе его запретили носить!

Толпа начинает гомонить – как я понимаю, негодуя на хама в черной футболке.

Отец Глеб поднимает руку, требуя тишины. Он хочет сказать еще что-то, но в следующую секунду вскрикивает, сгибается и падает на колени. Я не вижу, что с ним, не вижу, что там происходит. Все начинают суетиться, толкаться, кто-то испуганно вскрикивает. Лёнькин отец и его друзья-десантники выскакивают вперед и начинают заталкивать всех обратно в хоспис.

– Что? Что там случилось? – кричит Ваня.

– Давай назад, быстро! – напирает на нас Лёнькин отец.

Через несколько секунд мы оказываемся в вестибюле. Кто-то торопливо закрывает тяжелую двустворчатую дверь, слышу лязг засова. Пытаюсь понять, где отец Глеб, что с ним? Вижу его скрюченным, прижавшим руки к животу. Рядом с ним Яков Романович, он нагибается к нему, о чем-то спрашивает. Вокруг толпятся испуганные, растерянные люди. Бросаюсь к отцу Глебу. Его руки в крови, а из-под рук торчит что-то черное. Яков Романович видит меня, командует:

– Ну-ка, давай его в процедурную, живо!