– Это что еще за анаксиос? – Я перевожу взгляд на Ваню.

– Это «недостоин» по-гречески, – растерянно отвечает он. – Так кричат священнику, когда его лишают сана.

– А раньше еще и палкой гнали из храма. – Голос отца Глеба кажется спокойным, но по глазам вижу, как ему тяжело.

По коридору от Алешиной палаты идет Мария. Через ее руку перекинуто пальто. Это значит, она понимает: в хоспис журналистов не пустят, придется выйти улицу. Но позволят ли нам сказать хоть слово?

Пока с Алешей останется Дина. Но если Алеше станет плохо, она сразу позвонит мне, и мы, бросив все, побежим обратно в палату.

– Мария Акимовна? Вы? Вот уж кого не ожидал…

Это Яков Романович поднимается к нам из вестибюля. Тут же понимает, что ляпнул бестактность, и пытается исправиться:

– В том смысле… ведь вы никогда…

– Ничего, Яков Романович, – усмехается Мария. – Я и сама от себя не ожидала… Но главное, что вы здесь. И может быть, даже выйдете сейчас вместе с нами к журналистам…

Замечаю на лице Костамо замешательство – для него все развивается слишком стремительно. Он опускает голову и басит:

– Конечно, выйду. Я сюда не прятаться пришел…

Вижу, как он набычился, помрачнел, но потом – словно выпустил из себя что-то, глубоко вздохнул, расправил плечи, выпятил живот… За последние дни я не раз видела подобные преображения – когда люди отбрасывали сомнения и решались. И на какое-то мгновение удивлялись себе, только теперь понимая, как давил их, как пригибал к земле привычный груз страха и безволия, который они наконец сбросили.

На крыльцо выходим все: Мария, Слава, его друзья-вэдэвэшники, отец Глеб, Костамо, врачи, сестры, родители. Неожиданно среди нас оказывается молодой католический священник, которого я несколько раз видела в нашем хосписе. Родители, не поместившиеся на крыльце, толпятся в распахнутых дверях. В хосписе остались Дина, дежурный врач, сестра в терминальном и несколько родителей, которые сидят с детьми.

Мы встаем плечом к плечу на трех ступенях крыльца – будто для коллективной фотографии. Саша-Паша, разумеется, вылезает в первый ряд, встает рядом с Костамо. Мы с Ваней оказываемся сбоку во втором ряду – не сомневалась, что Ваня захочет стоять рядом со мной… Мое сердце колотится от волнения, только я не понимаю от какого – тревожного, радостного, отчаянного?..

Беру Ваню за руку и сразу слышу его благодарное бормотание:

– Ника, Ника…

– Тихо, товарищ, – весело говорю я ему. – Это жест солидарности. Сейчас не время для нежностей.