– Нет, брат Власий, – успокаивающе говорит Кирион, – не к предательству я призываю. Я лишь говорю о спасении наших детей…

– О спасении?! – Власий возвышает голос, забыв, что надо говорить тихо. – О каком спасении? Ты призываешь погубить их! Что с тобой случилось? Когда ты стал таким, Кирион? После твоей встречи с женой цезаря – с этой язычницей, которая то ли запугала, то ли заморочила тебя? А может быть… – Власий снова переходит на взволнованный шепот: – Может быть, она чем-то подкупила тебя, Кирион?

– Подкупила? – Кирион с горечью качает головой. – Одумайся, брат. Что же это за подкуп, если я собираюсь вместе с тобой и со всеми нашими мужчинами пойти на арену? Возможно, по милости Господа наша смерть станет нашей последней кровавой проповедью для совестливых людей, которые все же найдутся в озверевшей толпе язычников, и, увидев нашу твердость, обратятся ко Христу, и станут новым поколением нашей общины. Что ж, во имя этого мы не устрашимся, брат, и отдадим свою плоть львиным клыкам… Но дети… Им нельзя идти за нами на арену. Я прочел это в моем сердце и в глазах Господа, которые светились такой любовью, какую я прежде не видел никогда и ни в ком, даже в ученике Господа и моем учителе – геронде Иоанне…

Власий встает и нависает над Кирионом.

– А ты не думал, брат Кирион, кто приходил к тебе во сне и убеждал тебя сделать предателями наших женщин и детей? А если это был тот, кто может принимать любые обличья и казаться кем угодно, хоть самим Господом Иисусом, только бы погубить еще сколько-то невинных душ и забрать их к себе – в ад? Так что же, Кирион? Чьи наущения ты сейчас исполняешь и кому ты служишь теперь?

Кирион отшатывается и какое-то время молчит. Потом вновь сближается с Власием, кладет руки на его могучие плечи и, в упор глядя ему в глаза, говорит:

– Послушай, брат. Вот что открылось мне сегодняшней ночью и вчерашним днем. Мы веруем в милосердного Бога и должны жить так, чтобы не оскорбить Его милосердие и не огорчить Его доброту. Если мы пойдем с тобой на арену, это будет по нашей доброй воле. Мы умрем с молитвой, и с упованием на воскресение в Судный день, и на жизнь в будущем веке, умрем, осененные радостью служения Господу. Но кем мы станем, когда потащим на арену наших детей и бросим их львам, думая, что совершаем это во славу Господа и что Его обрадует растерзанная плоть невинных младенцев?.. И если ты, Власий, хочешь служить такому богу, то, истинно говорю тебе, ты хочешь служить Азазилу.

Кирион умолкает и ждет, не двигаясь. Глаза Власия мрачно горят за его черными космами. Долго-долго Власий молчит, потом садится, отвернувшись от Кириона. И в тишине слышно, как он с горечью твердит: