Люди, сидящие в полутьме, начинают глухо роптать, то ли осуждая Иларию, то ли поддерживая ее. Но ропот сразу стихает, когда раздается негромкий голос Кириона:

– Братья и сестры, этой ночью я видел нашего Господа и говорил с Ним. – Кирион встает и выходит в центр людского круга, обводит взглядом единоверцев, видит на их лицах изумление и робкую надежду. – Он пришел ко мне по морю, словно посуху. Геронда Иоанн, ученик Господа, крестивший меня и мою Филомену на Патмосе, рассказывал о чуде хождения Христа по водам, и вот я тоже удостоился видеть это чудо.

– Ты спал, брат, и видел это во сне? – Власий садится перед Кирионом на корточки, но даже так он смотрит на него не снизу вверх, а почти глаза в глаза.

– Да, это был сон, – кивает Кирион, – но даже явь не бывает такой ясной и отчетливой. Я знаю, что действительно перенесся на Патмос и говорил с самим Господом, и запомнил каждое Его слово…

В подземелье становится благоговейно тихо, даже Кларисса перестает всхлипывать. Кирион видит взгляды, устремленные на него, и продолжает, стараясь обращаться не ко всем сразу, а словно бы к каждому:

– Господь сказал мне, чтобы я заглянул в свое сердце и нашел там ответ – как нам поступить. И последнее, что я услышал от Него, – никто не будет осужден, как бы мы ни поступили…

– А какой Он, наш Господь? – Кларисса, переставшая плакать, смотрит на Кириона глазами, полными слез и детского любопытства.

– Он – человек. Да, почти обычный человек и похож… – Кирион ищет взглядом кого-то среди единоверцев. – Похож на нашего Тимофея.

Кирион показывает на одного из мужчин, и тот изумленно прижимает руки к груди и бормочет:

– Мя? Мя?..

Тимофей – немой. Несколько лет назад кто-то донес в преторию, что он скверно говорил о цезаре, и палач по приговору проконсула вырвал Тимофею язык.

– Да, на нашего Тимофея, – продолжает Кирион. – Только глаза у Господа золотые, как морской камень сардис… И вот, слушая Иларию, я понял, что мое сердце открылось, и я увидел в нем ответ. – В звенящей тишине Кирион снова обводит взглядом единоверцев. – Мы не должны отдавать наших детей зверям. Но и душить их перед казнью – это великий грех…

– Так что же нам делать, брат? – сурово спрашивает Власий.

– Как ты и сказал, Власий, все дни, предшествующие казни, мы будем молить Господа проявить к нам милость. И когда нас поведут на суд, мы твердо исповедуем веру в Господа нашего Иисуса Христа. Но так поступим только мы, мужчины. А женщины сделают то, что потребуют от них римляне, – во спасение себя и своих детей…

– Ты… ты… – начинает Власий, но не может продолжать, задыхаясь. – Ты ли это, Кирион?! – наконец выговаривает он. – Ты ли тот, кто учил нас твердости веры? Ты ли не говорил нам много раз, какова награда за эту твердость и какова кара за отступничество? И теперь ты призываешь нас к предательству?..