Перед тем как начался приступ, мы с Алькой разговаривали откровенно как никогда. И я вдруг увидела, что он очень повзрослел за эти полгода. Повзрослел настолько, что мне нужно привыкать к этому новому Альке и учиться говорить с ним по-другому – без умолчаний, уверток и лукавства, которыми взрослые ограждают детей от ранящей правды… И вот за несколько минут до приступа Алька начал разговор, которого я так долго избегала и боялась.

– Мама, расскажи про папу, – сказал он, почему-то глядя в сторону, как будто извиняясь, что заговорил об этом. – Я думал о папе, пока тебя не было. Думал, что, наверно, он мог бы прийти, раз ты не можешь. Я совсем не помню его…

– Алька, ты и не можешь его помнить… – Ох, как трудно выговаривались эти слова! Но раз уж для нас с Алькой началась новая жизнь, я должна говорить с ним обо всем, должна отвечать на все вопросы. Даже если это откроет для Альки другую меня. – Ты не помнишь его, потому что мы расстались еще до того, как ты родился.

– А ты мне раньше не говорила про это…

– Не говорила…

– Значит, его нельзя считать моим папой?..

– Нет, Алька. Он все равно – твой папа… Потому что… Потому что только он мог быть твоим папой, если бы мы не расстались.

– А почему вы расстались?

– Я решила, что так будет лучше – без него…

– Кому будет лучше?

Ох, вот это по-настоящему убийственный вопрос!

– Мне будет лучше… – Я поймала себя на том, что тоже отвожу глаза. – Но тогда я думала, что и тебе будет лучше, – добавила я и тут же обожглась стыдом: вру, ничего я тогда про Алькину будущую жизнь не думала!

– Вы поссорились с папой? – Алька как будто старался помочь мне, оправдать меня. – Он сделал что-то плохое?..

– Нет, Алька. Он не делал ничего плохого, – сказала я так тихо, словно кто-то мог нас услышать, хотя в палате мы были вдвоем…

– Тогда почему?..