– В Годеново? Это же так далеко!

– Нет, теперь это совсем не далеко, – говорит мама, внимательно глядя на меня, – будто хочет, чтобы я понял больше, чем она сказала…

Мы выходим через заднюю калитку, идем по узкому проулку, заросшему иван-чаем, и скоро оказываемся у бревенчатой баньки, где мы с отцом прожили пару месяцев после пожара… Зачем мы пришли сюда? Ведь надо искать отца в пятиэтажке на соседней улице – в той квартирке, которую ему выделила епархия. Но мама, похоже, знает, что отец – здесь.

– Иди сначала ты, – говорит она.

Дверь в предбанник распахнута. И дверь из предбанника в парилку – тоже. В парилке на коленях, согнувшись в земном поклоне и уткнувшись головой в пол, неподвижно стоит отец. Узнаю седой хвост на его затылке, его поповскую безрукавку, надетую на серый свитер… Последний раз я видел отца в его квартирке спящим в голой, ободранной комнате, где не осталось ничего, кроме кровати, нескольких образов в углу, стопки книг на полу и дюжины пустых бутылок.

Но сейчас ни одной бутылки нигде не видно. Возле ног отца, обутых в старые сандалии, белеют рассыпавшиеся таблетки. Смотрю на пластмассовый цилиндрик, из которого они высыпались. Валидол.

Боюсь тронуть отца. Не понимаю – уснул он в такой позе или умер. Но через секунду отец отрывает лоб от пола и разгибается – совсем немного, на треть поклона, медленно крестится и опять склоняется к полу. Только теперь различаю в темном углу парилки пристроенную на верхнем полке Богородичную икону – «Отраду и утешение».

– Пап, – окликаю я отца, – папа!..

Не разгибаясь, он поворачивает голову, смотрит на меня почти от самого пола. Не могу понять по его глазам – узнаёт, не узнаёт?

– Давай поможем ему встать, – это мамин голос за моей спиной. – А то он, бедный, уже тридцать лет – вот так…

– Что ты! – Я оборачиваюсь к маме: – Я ведь знаю, что с ним было за эти тридцать лет.

– Это там с ним что-то было, – тихо говорит мама. – А здесь – вот так…

Мы подходим к отцу, с двух сторон берем его под локти и медленно-медленно поднимаем с колен. Он стонет и причитает еле слышно:

– Ох, братцы-братцы-братцы, погодите… Дайте присесть…

Мы сажаем его на нижний полок и сами садимся рядом.

Отец, кряхтя, трет колени, а мама гладит его волосы, заглядывает в лицо, приговаривает с улыбкой:

– Ой, старенький-то!.. Старенький какой, а!..