– Это ты? – опять вопрошает он, обдавая меня волной перегара.

– Я художник, – осторожно отвечаю я. – Чуркин.

– А, ну да, ну да, понимаю… – Рыжий заговорщицки оглядывается: – Я тоже никому не говорю, кто я на самом деле. Потому что я – Завболь!..

Он распахивает пальто. Вижу, что на нем – ядовито-желтая футболка с трафаретом «Завболь». А на голых ногах – резиновые шлепки… Лучшего «ансамбля» для визита в психушку и не придумаешь!.. Он снова оглядывается и вдруг бухается передо мной на колени, начинает бить поклоны, лопочет что-то бессвязное: «Аз раб твой… Раб твой и сын рабыни твоя… Растерзал еси узы моя… Имя Господне призову и Господа моего восславлю…»

Сижу, отвернувшись. И ей-богу, чуть не плачу – как тогда, перед картинами Ге… Уж скорей бы побрили меня, что ли!..

Рыжий отползает, садится на свою лавку, шепчет, не сводя с меня глаз:

– Не слышу… Нет, не слышу… Слава тебе!.. Растерзал узы, освободил еси… Аз рек во исступлении моем… Думал, этот проклятый колокол с ума меня сведет… Слава тебе, Господи, слава тебе…

Потом вдруг весь дергается, протягивает руку ко мне, шевелит скрюченными пальцами и кричит, как со сцены:

– Скажи! Скажи мне!..

Ох и страшный! Руки громадные, пальцы длиннющие. Такой если вцепится в горло… Не дай бог с ним в одну палату попасть!..

– Что сказать?..

– А вот что скажешь, то и сделаю! Могу себя убить. Могу – кого угодно. Только кроме Ники – ее не смогу. А так – любого. Все равно ты скоро прихлопнешь всю эту богадельню… Ну же, приказывай!

Смотрю на него, и вдруг кажется, что свет, и без того тусклый, совсем померк и на меня из полумрака смотрят горящие глаза этого рыжего психа… Ох, я ведь и сам после недельной бессонницы не в лучшей психической форме…

– Ну же!..

– Прости, а зовут тебя как? – говорю я, только чтобы сбить его на что-нибудь другое.

– Ты это знаешь! Тебе все ведомо! – с пафосом вопит он.

– И все-таки…

– Я – Семен… Аз раб твой… Эго сум сервус! Диктум ординум веструм!..

О Боже! Час от часу!..