– В память о моей матери
Затем мы пошли и задернули в каждой комнате шторы. А еще занавесили зеркала, потому что так принято на той стороне, а когда мы спросили Папу почему, он просто сказал: «Потому что это правильно». Может, потому, что мы не должны были думать о том, как выглядим, а может, он имел в виду, что Смерть не должна была смотреть на нас.
Какое-то время мы жили без телевизора и радио, словно дому надо было подумать, вспомнить и снова подумать. Разговаривать мы старались тише, как в церкви. Но в церкви мы не были, мы были в
Зеркала оставались занавешенными всего несколько дней, но шторы с тех пор были задернуты. И вот Папа раздвигает их и наполняет дом бело-стальным светом техасского августа. В воздухе кружится пыль.
– Эрнесто! Будь добр, помоги мне отыскать обувную коробку.
Папа отпирает ореховый шкаф и вываливает содержимое ящиков на кровать.
– Они снова придут после обеда, – продолжает он. – Мать Небесная, не оставь меня!
Эрнесто шепчет мне:
– Зачем ему обувная коробка?
– В ней он хранит все важные документы и вещи. – До того как Папа унаследовал ореховый шкаф, он засовывал документы в ящик с бельем. А теперь хранит их в обувной коробке из-под своих модельных туфель. Но поскольку мы переехали, то черт его знает, где она теперь.
– Но кому надо доносить на вас в la Migra, сеньор?
– Врагам. Завистникам. Ну откуда мне знать, Эрнесто? Нет времени болтать, помоги мне!
– Папа, а ты сказал им, что служил в американской армии?
– Сказал, сказал.
И я представляю, как Папа разговаривает с чиновниками Иммиграционной службы. Папин английский всегда оставлял желать лучшего. Когда он нервничает, то говорит скомканно, хуже, чем в тех старых книгах, которые заказал, когда приехал в эту страну и работал на мистера Дика.