Когда мы въезжаем на подъездную дорожку, я отсылаю Эрнесто домой и говорю, чтобы он забыл об этом, забыл обо всем. «Так, может, завтра? Я спрошу его завтра?»

– Ну когда же ты наконец исчезнешь, Эрнесто? – шиплю я. – Оставь меня в покое!

И не успеваем мы открыть дверь в дом, как чувствуем ужасный запах из кухни – это хуже, чем подгоревшие бобы, это мамин домашний обед! У Мамы истерика: «Столько усилий, и все ради чего? Ради твоей хрени! Хватит с меня!»

Сейчас Мама наиболее близка к тому, чтобы не выдержать и расплакаться, вот только она слишком горда для того, чтобы плакать. Она снимает с ноги туфлю и швыряет ее в стену, а потом запирается в спальне. Думаю, Мама целилась в портрет Бабули, а может, и в Деву Гваделупскую или в кого-то из президентов, точно не знаю. Но туфля ударяется о стену и оставляет на ней большую черную отметину, похожую на комету, эту отметину приходится отшпаклевать и закрасить, когда мы уезжаем.

Папа обхватывает голову руками и стоит в гостиной, беспрерывно моргая. В доме страшный беспорядок. Ящики вытащены, диванные подушки валяются на полу, обед сгорел, и потому в доме сильно воняет, Мама заперлась в спальне. И вот он Папа, со своей обувной коробкой, бумагами, деревянным ящичком из-под домино с моими детскими косичками и Бабулиной полосатой caramelo rebozo, которую оборачивает вокруг себя, словно флаг.

– Надоело, я устал, – говорит он, падая на свою оранжевую кровать. И долгое время просто сидит на ней, охраняя коробку с мусором, будто это сокровища императора Монтесумы. – Мои вещи, – бормочет он. – Ты ведь все понимаешь, Лала? Твоя мать… Ты видишь? Видишь, что происходит?

Совсем как когда я была маленькой: «Кого ты любишь больше, твою Маму или твоего Папу?» И я знаю, что отвечать на этот вопрос не следует.

И почти сразу после этого кто-то снимает со стены портреты Джонсона и Кеннеди. И как только susto подходит к концу, Папа звонит всем и каждому, кто готов слушать его. Монтеррей. Чикаго. Филадельфия. Мехико.

– Сестра, я говорю правду. Кому бы поверили: мне или правительству? …Можешь мне не верить, брат, но так оно все и было… Какое варварство! Compadre, ну кто поверит, что это случилось со мной, ветераном… Отвратительная история, Куко… Это еще не все, брат… Так что вот так.

Так что вот так.

79 На полпути между «здесь» и «там», посреди «нигде»

79

На полпути между «здесь» и «там», посреди «нигде»

Папа приносит новости, от которых мое сердце замирает:

– Мы возвращаемся домой.