Сеньор Хучи и его жена притворяются, что не смотрят на меня во время поездки на метро, но я чувствую на себя их взгляды. Их лица полны беспокойства и чего-то еще, что я могу назвать лишь подавленностью. Жалость смешивается в их взглядах со стыдом. Так мне и надо. Мне тоже стыдно, но не за себя. Они ведут себя так, будто я побывала в лапах Джека Потрошителя, а не любимого человека. И разве я могу что-то объяснить им? Люди иногда верят лишь в то, во что хотят верить, и не важно, какую историю ты готова поведать им.

Сеньор Хучи беспрерывно говорит – таким я и запомнила его, с этими зелеными глазами, прожигающими тебе душу. Он ведет себя словно коп или кто-то в этом роде. «Когда мы позвонили в полицию… ese muchacho[521] не уйдет от них… а ты знаешь, где он может скрываться?»

Боже Всемогущий! Может, он считает, что мне станет легче, если он объяснит мне, какой злодей Эрнесто. О том, что он собирается раскроить его на куски своим мачете и бить до тех пор, пока он не превратится в chicle[522], или что там еще делают с мужчинами, убегающими от ответственности, не желающими выполнять свои обязательства? Это такая банальная старая песня, что я не знаю, смеяться мне или плакать.

Но это неправда. Едва оказавшись в их квартире и заселившись в гостевой комнате, я бросаюсь на узкую кровать и начинаю плакать. Папины друзья, должно быть, думают, что я плачу от desgracia[523], но это не так. Ну как я могу объяснить им все, и даже если бы я сделала это, они все равно не захотели бы ничего слышать.

Это похоже на тетушкин сон про носовые платки. У меня в запасе столько слез, много-много слез. Я плачу часами, даже в присутствии сеньора Хучи и его жены, которые кажутся мне людьми посторонними. Я ничего не могу с собой поделать. Я не могу остановиться – даже когда la señora стучит в дверь и приносит мне ромашковый чай, мексиканское средство от всего на свете. Я прихлебываю его между всхлипываниями и ложусь, продолжая икать, на узкую кровать, стоящую в комнате, что прежде была комнатой ее сына, а теперь, когда он женился, превращена в комнату для шитья, и вся она выдержана в белых тонах, словно поджидала меня. И я думаю о том, что, когда я была маленькой, сеньор Хучи пообещал мне мою собственную комнату, девичью комнату, совсем как эта. Разве это не забавно? Вот о чем я думаю, когда они наконец закрывают дверь и я лежу в темноте на узкой кровати на скользком шифоновом покрывале, белом, как свадебное платье.

Я знаю, что за стенкой они разговаривают обо мне. Знаю, что они цокают языком и гадают, ну как я могла поступить так с таким хорошим человеком, как мой Папа, и говорят о том, что подобные вещи то и дело случаются с девушками по другую сторону границы, и как они рады тому, что у них нет дочерей и им не надо беспокоиться, что кто-то вобьет им в голову всякую чушь и они перестанут верить тем, кто действительно любит их, и бросятся на шею первому встречному, задурившему им голову красивыми словами.