О, я не могу объяснить. Ни за какие сокровища мира не могу ничего рассказать им. Не могу никому ничего рассказать. Великая печаль поднимается у меня в сердце, накатывает, как волна в Акапулько, и уносит с собой. Кладу руку себе на живот, в котором что-то дрожит и булькает из-за месячных. Ну как я могу сказать сеньору Хучи и его милой жене, что не хочу разговаривать о ese muchacho, что не надо пытаться закрыть дверь и поговорить со мной a solas[524], как женщина с женщиной, что мне не нужно показываться доктору, что у меня месячные, и что мне будет очень неловко, если он станет осматривать меня, нет, спасибо, у меня все хорошо, честно, будьте добры.

Вместо этого я прошу, чтобы меня отвезли на Ла-Виллу, в basílica. Я прошу об этом, но la señora поклялась Папе, что не спустит с меня глаз, и она так добра ко мне, что я не могу спорить с ней. Папа с Мемо уже едут сюда, говорят они мне. Они вели машину всю ночь и будут здесь совсем скоро, я же знаю этого Мемо. Я чувствую облегчение, оттого что за мной приедет Мемо, а не Рафа. С Мемо я могу иметь дело. Кто меня беспокоит, так это Папа.

Я чувствую себя очень, очень одинокой.

Помню, в первом классе со мной происходило то же самое; я была так несчастна, что могла лишь рисовать портреты членов семьи. Каждый день одно и то же. Я начинала с левой половины листа и заканчивала правой, словно выводила свое имя – это были семейные портреты на листах толстой кремовой бумаги, которую учительница называла «манила», а мне слышалось «ванила», может, потому, что она была того же цвета, что и мороженое.

Первым делом я рисовала себя. Затем – Мемо, он был чуть выше меня. Рядом с Мемо я рисовала еще более высокого Лоло. Затем Тото. Тикиса. Ито. Рафу. Маму. И выше всех оказывался Папа с сигаретой под тонкими усиками, как у Педро Инфанте.

Я никогда не рисовала себя без того, чтобы не нарисовать остальных. Лала, Мемо, Лоло, Тото, Тикис, Ито, Рафа, Мама, Папа. Слова «папа» в испанском имеет ударение на последнем слоге. Papá. Конец. Tan tán. Это как финальные ноты мексиканской песни, говорящие о том, что тут должны прозвучать аплодисменты.

До первого класса я никогда не бываю одна. Со мной в комнате обязательно кто-то из братьев, или Мама, или Папа. Даже если мы ночуем где-нибудь в гостях. Моя семья следует за мной, как хвост за воздушным змеем, а я следую за ними. Я никогда не остаюсь без них, пока не иду в школу.

Помню, я плачу весь день. И весь следующий день, и еще один. По дороге в школу я специально бросаю на землю коробку из-под сигар, в которой ношу карандаши, или иду так медленно, что мы приходим туда уже после того, как запирают дверь.