Губы у него дрожат. Он похож на деревце перед дождем.

– В чем дело? Эй, Эрнесто, не плачь, пожалуйста.

Но все бесполезно. Его лицо морщится, на него нападает приступ икоты. Я не знаю, что делать. Такое впечатление, будто он украл у меня все слезы. И мне приходится нащупать на тумбочке скомканную бумажную салфетку и протянуть ему.

– Вот, – говорю я. – Она не слишком грязная. – Он отстраняется.

Я не могу вытянуть из него ни слова. И я смотрю, жду и недоумеваю.

И наконец он рассказывает мне историю, такую невероятную, что вы решите, будто я выдумала ее.

– Лала, мы с тобой, мы не можем… – бормочет Эрнесто между всхлипываниями. – Я не могу жениться на тебе.

Мой рот кривится, словно он ударил меня палкой.

– О чем ты говоришь? – Стараюсь, чтобы это прозвучало жестко, но получается тоненько и визгливо. Смотрю на него, будто никогда не видела прежде, и в каком-то смысле так оно и есть. Он словно испускает свет. Стараюсь сесть поближе к нему, даже на него, но он опять отталкивает меня.

– Позволь мне сказать, – серьезно говорит он, не глядя мне в глаза, словно не может посмотреть мне в глаза. Он пересаживается на стул у кровати и становится похож на адвоката, готового сообщить плохие новости. – Я ходил на мессу в церковь напротив, и до мессы там была исповедь. И я разговаривал со священником. Рассказал ему, как мы очутились здесь, ты и я. О том, что моя мама не знает, где я сейчас. И он заставил меня задуматься.

Эрнесто замолкает, словно ему трудно облечь свои мысли в слова. А затем наносит удар:

– Мы с тобой грешники, Лала. Ты и я. Мы не можем просто убежать и ждать, что поженимся и все будет хорошо. Секс нужен только для продолжения рода. Так говорит Церковь. А мы еще неженаты. И я не могу жениться на тебе; ты даже не католичка.

– Это все твоя мама, верно? За всем этим стоит твоя мама. Твоя мама и твоя извращенная религия, считающая все злом.

– Не надо смеяться над моей верой, – в гневе говорит Эрнесто. Но все же, взяв себя в руки, продолжает: – Padrecito заставил меня понять… разные вещи.

– Какие такие вещи? – Я стараюсь не дрожать, лицо у меня горит.

– Я и без того чувствовал это. Что мы с тобой совершаем ошибку, просто мне не хотелось пугать тебя, Лала. И вот что он объяснил мне. Моя мама – как Дева Гваделупская, а я ее единственный сын, и я сделал ей больно. И я все понял. А затем попросил прощения и словно снова стал собой. Я решил первым делом думать о религии. Может, мне нужно соблюдать целибат.

– Стать священником?

– Ну да, нет, может быть. Не знаю. Но я поклялся, что больше не буду впускать в себя зло, например травку.