Я мало что знаю, но это знаю наверняка. Я не стыжусь своего прошлого. А сожалею о нем.

Когда я вернулась в Сан-Антонио, Вива задала мне изрядную regañada[530] за то, что я ничего не знаю о предохранении. «Черт, если ты не способна контролировать свое тело, то как ты собираешься контролировать свою жизнь? Чего ты хочешь? Саморазрушения?» Она заставляет меня пойти с ней в Центр планирования семьи, и за один визит туда я узнаю о себе больше, чем за год общения с сестрой Одилией, это точно.

Вива умная. Поступив в колледж, она порвала с Дарко. Она в конце концов поняла, что не хочет выходить замуж за Дарко, а желает стать им. Разве это не смешно? Это он заставил ее задуматься о поступлении в колледж и помог получить стипендию. Каждый человек, входящий в твою жизнь, изменяет ее узор. Дарко сделал ее свободной и способной двигаться вперед. Но это, конечно же, не причина для того, чтобы выходить за него замуж, верно?

Эрнесто женился. Вива сказала, что от него залетела какая-то маленькая católica[531], которая даже не позволяет ему курить травку, хотите верьте хотите нет. Мистер Святоша. Судьба, она такая. Если ты чего-то не хочешь, то лучше уж пригнуться, чтобы увернуться от ее удара.

Это как в истории о вулканах, которую рассказал мне Маленький Дедуля, когда я была ребенком. Так любят мексиканцы. Они не могут быть счастливы, пока не убьют тебя.

Ты автор telenovela о своей жизни. Будет это комедия или трагедия? Выбирай.

Эрнесто. Он был моей судьбой, но не конечным пунктом назначения. Вот что я о нем думаю.

– Каждое первое число месяца они скармливают нам какую-нибудь историю, – говорит Мама. – Они никогда не вносят плату вовремя. Считают, что у нас полные карманы денег? Нам тоже нужно оплачивать счета. Они просто используют нас, вот что. Te hablo. Я с тобой разговариваю, Иносенсио.

Мы купили двухэтажный дом без лифта на Хоман рядом с Фуллертон. Мы живем на верхнем этаже, а Рафа и Зденка – внизу. Подвал снимает семья chaparritos из Мичоакана. Мама думала, будет здорово стать домовладелицей, – до тех пор, пока не стала ею.

На одной конфорке у Мамы шкворчит стейк, на другой – tortillas, а еще на одной она разогревает frijoles [532]Папе на ужин. «Я постоянно, постоянно что-то готовлю и разогреваю. Я собираюсь бросить это занятие. И что тогда?»

Она жалуется, но еда – единственный язык, на котором она способна говорить свободно, единственная для нее возможность спросить: «Кто любит тебя?»