Наплыв идей из-за пределов христианского мира создал проблемы. Некоторым казалось, что натуралистическое мировоззрение, представленное главным образом Аристотелем, пришло в столкновение с религиозным видением мира, и его распространение следовало бы сдерживать. Отношение к этой проблеме таких богословов, как святой Альберт Великий и святой Фома Аквинский, конечно же было иным. Они не верили в то, что все высказанное греческой и исламской философией, безусловно, истинно. На их взгляд, само разнообразие вещей, о котором говорилось, в любом случае не могло быть следствием здравых убеждений или обоснованной веры. Однако они были убеждены, что в уже доступной через переводы литературе содержится большая доля истины, которую как истину необходимо сопоставить с христианским откровением. Что касается философии Аристотеля, то Фома Аквинский в общих чертах верил в ее истинность саму по себе: хотя она и представлена в виде натуралистического мировоззрения, но может быть использована в качестве мощного инструмента при построении всеобъемлющего христианского видения действительности. Он был конечно же полностью убежден, что само мышление греческих и исламских философов не являлось выводом, вытекающим в особенности из христианских предпосылок, а также в том, что сама философия должна быть признана отдельной и самостоятельной дисциплиной. Поскольку он стремился к слиянию аристотелевской философии с христианским богословием, не смешивая их при этом, можно сказать, что в какой-то степени он был сторонником и продолжателем позиции святого Августина. Однако в то время как Фома Аквинский четко различал богословие и философию, Августин не делает, да и никак не может делать подобного[342], ибо, размышляет на языке всеохватывающего христианского видения реальности, украшенного мыслью тех, кто творил, не имея христианской веры. Так что развитие философии в XIII веке было скорее делом рук богословов, чем профессоров с факультета искусств (отделения гуманитарных и математических наук), которые, по сути дела, более интересовались историей философии.

Однако философию невозможно держать на поводке подобно хорошо выдрессированной собаке, разве что лишив ее жизни и сил. Несмотря на все усилия таких просвещенных богословов, как Альберт Великий и Фома Аквинский, имевших целью продемонстрировать совместимость аристотелизма и христианства в основных чертах, совершенно ясно, что на самом факультете искусств время от времени философия подвергалась гонениям, причем вне всякого отношения к богословской ортодоксии. Учитывая всю благоразумность Фомы Аквинского в его подходе к рассматриваемым проблемам, естественным будет считать осуждения 1277 года проявлением ультраконсерватизма и обскурантизма. Несмотря на опрометчивую поспешность Стефана Тампье и его сподвижников, несмотря на предубеждения такого лица, как Килуордби, и непонимание отдельных спорных моментов[343], способствовавшие осуждениям и одобрявшие их испытывали буквально настоящий страх перед самостоятельной философией, которая не более чем на словах исповедовала христианское богословие и при этом распространялась на учителей и студентов факультета искусств; эти самые лица считали к тому же, что именно здесь заключается подлинная опасность развития и роста натуралистических воззрений. Естественно, что на консервативных представителей власти торжественные заявления, в которых нарушившие закон или подозреваемые в его нарушении преподаватели утверждали, что просто излагают учения Аристотеля или Аверроэса, не вкладывая сюда при этом своих собственных мнений, не производили столь уж большого впечатления. Вполне очевидно, что в самих осуждениях выявлялась вся эта смесь подходов и мотивов, что и подсказывалось всей мешаниной, состоящей из осужденных положений. Всегда найдутся люди, для которых любое суждение, хоть как-то представляющееся новым, отдает запашком ереси. Также, вне всякого сомнения, были и такие, кто чувствовал, что подмена новомодными аристотелевскими теориями старых, глубоко чтимых христианских ценностей являлось позорным и скандальным фактом. Во всяком случае, как кажется, кое-кто чувствовал, что языческая философия уже добилась превосходства и представляет собой угрозу вере[344].